Живые тени
Шрифт:
Умница Данбар. Умнее всех, кого Лиска знала, и в любую другую ночь ей ничего не было бы отраднее, как только слушать, как он толкует мир. Но не сегодня.
– Данбар, я сюда пришла, чтобы не дать пропасть Джекобу.
– Джекобу? – Данбар засмеялся. – Да ему пропади пропадом хоть целый мир, он отыщет себе другой!
– Это ему не поможет. Если мы не найдем арбалет, через пару месяцев он умрет.
Данбар унаследовал кошачьи глаза своего отца. Как и лисы, фир-дарриги – ночные создания. Лиске оставалось лишь надеяться, что эти глаза видят ее искренность в потемках.
– Пожалуйста,
Гостиную наполнила тишина. Наверное, слезы помогли бы, но Лиска не могла плакать, когда ей было страшно.
– Ну как же, ясно. Третий выстрел… младший сын Гуисмунда. – Данбар подошел к пианино и провел пальцами по клавишам. – Неужели он в таком отчаянии, что возлагает надежды на эту полузабытую историю?
– Он испробовал решительно все.
Данбар нажал на клавиши. В аккордах сосредоточилась печаль всего мироздания. Плохая ночь.
– Его что, Красная Фея отыскала?
– Нет, он сам вернулся к ней.
Данбар покачал головой:
– Тогда так ему и надо.
– Ему пришлось, ради брата.
Говори, Лиска, говори. Данбар боготворит слова. Он живет ими. А в это время моль феи пожирает сердце Джекоба, и никакими словами ее не остановить…
– Пожалуйста!
На секунду Лиска чуть не поддалась искушению приставить ему к груди его собственное ружье. Вот что делает с человеком страх. И любовь.
Словно разгадав ее мысли, Данбар бросил взгляд на ружье.
– Чуть не забыл, что беседую с лисицей. Человеческий облик очень обманчив. Но он тебе к лицу.
Лиска почувствовала, что краснеет. Данбар улыбнулся, но его лицо вскоре вновь сделалось серьезным.
– Я не знаю, где голова.
– Нет, знаешь!
– Да неужели? Это кто сказал?
– Лиса.
– Тогда скажем так: я этого не знаю, но у меня есть одно предположение. – Он взял ружье и провел рукой по длинному стволу. – Арбалет стоит ста тысяч таких вот ружей. Человека, который его использует, он одним махом превращает в массового убийцу. Я уверен, когда-нибудь начнут строить машины, обладающие такой же мощью. Новая магия – это все та же старая магия. Те же цели. Те же стремления…
Данбар прицелился в лисицу и – опустил ружье.
– Дай мне честное слово. Клянись шкурой, которую ты носишь. Жизнью Джекоба. Всем, что для тебя свято, что он не продаст арбалет.
– Моя шкура тебе в том залог. – Никогда еще с ее губ не слетали слова более значимые.
Данбар покачал головой:
– Нет, этого я не требую.
В дверь гостиной просунулась голова. Серая крысиная мордочка, потускневшие от возраста кошачьи глаза.
– Отец! – Данбар со вздохом обернулся. – Почему ты не спишь? – Он потащил старика к софе, где сидела Лиска. – У вас двоих имеется кое-какая общая тема для разговора, – заметил он, пока старый фир-дарриг недоверчиво изучал Лиску. – Поверь мне, ей известно все о благословенной и проклятой участи носить звериную шкуру.
Он направился к двери.
– Этой традицией мы обязаны далекой чужой стране, – сказал он, выходя в коридор, – но вот уже чуть ли не двести лет Альбион свято верит в чудодейственную силу чайных листьев. Даже
Его отец в замешательстве посмотрел ему вслед. Все же в конце концов он повернулся к Лиске и принялся разглядывать ее мутными глазами.
– Лисица, если не ошибаюсь, – сказал он. – От рождения?
Лиска отрицательно покачала головой:
– С семи лет. Шкуру мне подарили.
Фир-дарриг сочувственно вздохнул.
– Ох, это нелегко, – проговорил он. – Две души в одной груди. Я надеюсь, человек в тебе не всегда побеждает. Людям трудно жить в ладу с мирозданием.
20. Одной крови
И снова – ничего. Неррон отбросил еще одну руку обратно к костям, которые они разворошили. За грудой останков Лелу уже почти не было видно. Омбре разломал скамейку, а обломки досок пустил на факелы, всунув по одному в каждую из пустых костяных рук, предназначенных для этого. Но ночь душила неверный свет факелов, а вокруг громоздились еще тысячи костей, скрытые потемками даже от глаз гоила.
А что, если руки вообще нет в этой проклятой церкви? Что, если она зарыта где-нибудь там, снаружи, во влажной земле? Не все же кости они повыкопали!
Неррон уже давно израсходовал все свои проклятия, давно пожелал себе оказаться в сотне других мест и уже тысячи раз спросил себя, а не нашел ли Бесшабашный тем временем голову. Но все, что ему оставалось, – это продираться сквозь кучи бледных человеческих останков и надеяться на чудо.
Лелу и водяной помогали с умеренным воодушевлением, но все же это были четыре дополнительные руки, отделявшие ноги, черепа и ребра от костлявых пальцев.
Хорошие – в горшочек,Поплоше – те в зобочек.Он уже казался себе настоящей Золушкой.
Не о том думаешь, Неррон.
И чего лишний раз вспоминать, как Бесшабашный опередил его в охоте за хрустальным башмачком?
Водяной поднял голову и схватился за пистолет.
Кто-то толкнул церковную дверь.
Луи споткнулся о первый же череп, лежавший у него на пути, и удержал равновесие, лишь ухватившись за колонну.
– Вино в этой местности погорше лимонада моей матушки, – выдал он, еле-еле ворочая языком. – А уж девчонки на морду – страшнее тебя, Омбре!
Его вырвало, и, конечно же, на груду костей, которых они еще не изучили.
– Как долго вы еще намерены здесь копаться? – Сшитым по мерке рукавом он вытер рот и, шатаясь, пошел на Неррона. – И вообще… все эти поиски сокровищ… волшебный арбалет… Моему отцу следовало бы лучше выписать себе таких же хороших инженеров, какие есть в Альбионе!
Он остановился как вкопанный, уставившись на груду черепов слева от него. Из нее что-то торчало. Омбре вытянул саблю, но Луи нетерпеливо от него отмахнулся.