Живые в эпоху мертвых. Дилогия
Шрифт:
Вот всю эту свору юнцов и повесили на старика. И он был счастлив. В самую первую ночь ему даже приснилась его ненаглядная Софьюшка, которая строго настрого запретила ему умирать, сказав: 'Живи ради них. Ты так нужен детям'.
С подростками он сумел найти общий язык довольно быстро. Артема нужно было постоянно чем-то подзадоривать, подсовывать что-нибудь интересное, а еще лучше, что бы новое занятие было вызовом для его авантюрной натуры. Тогда он сразу загорался и с увлечением набрасывался на очередное занятие. Если Артем скучал, то следовал ждать от него очередной дурацкой выходки, так раздражающей взрослых. У старика прямо талант оказался в плане поиска новых вызовов для честолюбивого
С Никитой было проще всего - его нужно было постоянно хвалить, за самые малейшие мелочи, тогда он был просто ангелом, парящим в своей эмоциональной эйфории.
Сложнее всего было подобрать ключик к Сереже. Молчаливый флегматичный интроверт, склонный к меланхолии и чурающийся окружающих его людей, он всегда был вежлив, никогда не грубил и не перечил. Тогда старик просто начал его слушать. И из этого угрюмого лобастенького подростка просто полилось неудержимым потоком житейская мудрость и подростковый глупый максимализм, бурная кипучая фантазия и сухие научные факты. В голове у начитанного мальчика был просто жуткий ералаш, который требовалось срочно разложить по полочкам. Сергей был феноменальным рассказчиком. Постепенно каждый вечер в их родной каморке стал заполнять собой его трепетный ломающийся голос, рисующий перед ними картины удивительных событий, далеких странствий и умопомрачительных приключений. В рассказах Сергея непонятным образом переплетались удивительная правда и яркий вымысел. Со временем, к ним даже стали захаживать на вечерние посиделки персонал больницы и больные из соседних палат.
А Валерка был просто Валерка - одиннадцатилетний мальчик, постепенно восстанавливающийся от тяжелых физических и душевных травм.
Обустроили их в этой маленькой и темной, пахнущей старой бумагой, каморке со всем, возможным для такого места, комфортом.
В помещение кассы смогли впихнуть только две двухъярусные армейские кровати с панцирными сетками. Валерке и деду выделили первые ярусы коек. В дополнение к двум спальным местам наверху, устроили из двух матрасов лежанку под Валеркиной кроватью, обозвав ее подземельем. Спать там было прохладно и неудобно. Поэтому тройняшки занимали непрезентабельное место по очереди, постоянно меняясь.
Все четверо мальчишек весьма бодро шли на поправку.
На следующий день после переселения в новые хоромы старика настигла страшная новость. Пропал Данил. Пропал вообще весь отряд, с которым он выехал в город.
Их ждали еще три дня. Даже высылали за ними группу на броне, но они как сквозь землю провалились.
Помимо заботы о беспокойных сорванцах старик по-прежнему убирал территорию, только теперь убирающих стало невообразимо много. Всем нужно было пристроиться как-то в этой жизни.
Жизнь в эвакопункте стремительно менялась. Уже не было разносолов в столовой. Всех, кроме больных, кормили два раза в день. Работающим давали еще небольшой сухой паек.
Количество вывозимых из Москвы и ее окрестностей людей становилось все меньше и меньше. Постепенно и гарнизон таял. Военные гибли в операциях по эвакуации выживших, уезжали с караванами, а также их переводили в гарнизоны других объектов.
Блидевский тоже пропал. Просто тихо исчез и все. Старик его больше не видел. Может, уехал с одной из групп, а может и погиб.
Старик просил отправить его с мальчиками в какое-нибудь другое место, но сначала ему говорили, что Валерку нельзя перевозить - слишком слабенький, а потом говорили, что подбирают подходящее место.
С тройняшками старик справлялся кое-как. Подрастающее хулиганье
Все же внукам нашлось занятие по душе. Теперь на территории эвакуационного пункта проводились постоянные занятия по начальной военной подготовке, в которые вошли самые нужные дисциплины для нового мира.
Через полторы недели в полку дедовых внуков прибыло. Как-то после обеда к ним в каморку зашла миловидная светловолосая девочка, да так и осталась. Она села рядом с дедушкой и тихо прижалась с нему, обняв за руку. Девочку звали Зоопарк. Дед сразу переименовал ее в Зою. Зоя была просто удивительно нежным и ласковым ребенком. На вид ей можно было дать лет десять или одиннадцать. Внешность девочки обещала, что она вырастит красавицей. Телосложение в свою очередь добавляло, что худосочное девичье тельце со временем будет весьма склонно к полноте. Хотя, разве это плохо?
Зою нашли прямо в зоопарке. Она бродила между клетками, когда ее заметила очередная команда спасателей. Пока ее спасали, Зоя стояла абсолютно невозмутимо, как будто вокруг ничего не происходило. Строить гипотезы о том, как она умудрилась выжить в таком месте, отказались сразу, списав это на Божью волю и чудо. Никаких повреждений у девочки не было, а вот психику Зои покорежил мощный психологический шок. Что происходило в ее симпатичной головке, было абсолютно не понятно. Зоя не говорила вообще.
Для девочки приспособили крохотную кроватку между койками. Кроватка была почти вполовину короче коек, поэтому девочке приходилось спать, свернувшись калачиком. Когда из лучших побуждений ее попытались переложить на другое место, мальчишки получили от нее жесткий и бесстрашный отпор. В довесок к девичей нежности и ласковости прилагался прочный как легированная сталь Зоин характер.
Старик сам не мог понять - нашел он подход к молчаливой девочке или нет? Она часами сидела возле старика, обняв его, или просто ластилась к нему, как котенок. Так или иначе, но Зоя постоянно была вовлечена в любое дело, которое происходило. Зоя помогала дедушке, слушала Сережины рассказы или песни Никиты, внимала эпическим повествования Артема о его очередных похождениях. Зоя вела себя так, как будто она всегда жила именно подобным образом, и ничего другого в ее жизни не было. Вот это было действительно странно. Они смогли выяснить, что она умеет читать, причем очень бегло, и абсолютно точно указывать на ошибки в тексте. Больше о ней не удалось выяснить ничего.
Каждая спасательная операция давалась теперь очень большой ценой. Почти три недели они жили в эвакопункте, наблюдая как его роль постепенно сходит на нет. Вместе с унылой деградацией окружающей обстановки росла тревога старика. На его постоянные просьбы - хотя бы отправить в новое место детей, уже просто отводили глаза в стороны и говорили что-то совсем несуразное. Старик понимал, что оправлять людей уже некуда. Больные никому не нужны. Нет места, куда их можно пристроить. Оставалось только надеяться, что их заберут с собой те, кто знает куда едет. Старик не раз слышал, как их врач кричит в микрофон рации, а потом озлобленно пинает старый деревянный стол. Все было забито. Кого могли, отправляли в свободные поселения или в заброшенные деревни. Но нужен был транспорт, какой-то скарб на первое время и конечно же оружие с боеприпасам. В отсутствие централизованного управления и снабжение эвакопункта, и отправка людей в безопасные места целиком легла на плечи самих людей и руководителей подобных пунктов.