Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Скоробогатов, уцепясь руками в борт шлюпки, приближает свою голову к Нахимову.
– Я ушел по настоянию командующего в форте. Три дня назад отбили яростное нападение огромной толпы. Урон в укреплении велик. Одних убитых свыше тридцати, да еще раненые. Гарнизон ослаб на сотню людей. Хотя горцы усеяли завалы трупами, опасность есть, что вернутся. По показанию пленных, они получили оружие от наибов Шамиля, но будто им еще обещан груз оружия на английском судне.
Нахимов слушает, скользя взглядом по ровной скатерти моря. Прищуренные глаза скрывают его чувства.
–
– Но, Павел Степанович, ведь штиль?
– Скоро будет свежий ветер с веста. Глядите-с.
Скоробогатов смотрит в направлении вытянутой руки командира "Силистрии". Ничего! Разве только маленькое перистое облачко почти у горизонта.
Но лейтенант не сомневается. Весь Черноморский флот знает об особом чутье командира "Силистрии" на погоду.
– Слушаюсь, Павел Степанович. Не имеете других поручений?
– Тут вблизи Новотроицкого подозрительное судно позавчера было. Да теперь уж поздно его искать, - ушло, конечно. Нет, более ничего. Прощайте-с.
К своему кораблю Нахимов подходит с парусом. Фор-марсели на "Силистрии" тоже начинают вздуваться. Вокруг вода уже рябится и с рокотанием плещет в борт. Ветер подошел как раз в полдень.
Всю ночь в ущелье кричали шакалы. Тени их стремительно бегут через дорогу за кукурузное поле. На болоте самозабвенно концертируют лягушки, радуясь крупному дождю. Десант спит на освободившихся после боя койках. Владельцы коек уже лежат в братской могиле под деревянным крестом.
Спит и майор, гостеприимный хозяин, вдоволь наговорившись с командиром "Силистрии" о тяготах жизни в заброшенном укреплении.
Несмолкаемый назойливый звон стоит в комнате от летающей мошкары. Обе ладони липнут от шлепков по кровососам-комарам. Нестерпимый зуд заставляет жаждать прохладной воды.
Нашарив туфли, Павел Степанович выходит на крыльцо. С трех сторон нависают скалы в кизиловых и ореховых зарослях. От нижней площадки поднимаются пряные запахи нагретых за день плодов и Табаков. Море - где-то под обрывом - с шумом переворачивает гальку. С крыльца виден лишь его неясный край и только угадываются далекие оголенные мачты "Силистрии" за силуэтом "Молодца". Этот пароход густо дымит, готовясь в обратный рейс с генерал-майором Будбергом, начальником береговой линии.
Как-то до сих пор не думалось, что "Силистрия" может стать чужой. Одиннадцатый год Павел Степанович в должности командира "Силистрии". И пять последних лет без расставания с нею. Но, вероятно, Конотопцез прав последняя на ней кампания. Явится новый командир, для которого гнилые части будут просто гнилыми кусками дерева, требующими замены. Новый командир будет с завистью смотреть на более совершенные корабли и жаловаться друзьям, что его загнали на старую коробку, которую пора поставить брандвахтой, или плавучим маяком, или для карантинной службы. И скоро так действительно случится. Корабль что человек: потрудится свой век и - на
Да, несомненно, старик Конотопцев что-то знает от Лазарева. Не случайно сказал: "Узнаете, каково беспокойно командиру крейсерского отряда. С ума сводят и генералы, и черкесы, и контрабандисты". Да что ж, служба есть служба... Пора передавать опыт младшему поколению не на берег же уходить.
Спустясь по выбитым в скале ступенькам, Нахимов оказывается у тлеющего костра. Он поворачивает голову на знакомый голос и узнает известного ему матроса Кошку. Матрос возбужденно рассказывает солдатам и матросам:
– Туточки я его за ноги хвать. А в его подошвы гладкие - не уцепиться. Он, значится, носом в землю, я на него. Одначе здоровый, страсть, ворочался, як той хряк. Сапожки добрые, непременно полтину визьму в Севастополе. А бешмет с газырями и гинжал ко-мусь из ахвицеров продам. Которые есть любителя трохвеев!
– А черкес?
– спрашивает Павел Степанович, неожиданно вырастая перед собеседниками.
– Приволок? Кошка смущенно молчит.
– Или заколол?
– Ни; Коли б то був хряк. Пустыв скаженного. Яка ни есть людына.
Солдаты вздыхают разом. Не то они осуждают матроса, не то сожалеют об его признании начальнику.
Усмехаясь, Павел Степанович раздевается и входит в воду. Правду говорили - как парное молоко. Он плывет к барказам широкими взмахами... В самом деле, Кошка глуп. В хорошем поступке признается начальнику... Человек, видимо, по природе добр. А такой Кошка должен убедиться в необходимости убийств, чтобы уничтожить черкесов, хотя он из молодечества полез в опасную разведку и, наверное, по-пластунски полз версту, много часов потом выжидал противника. А если бы на Подолии, на хутор Кошки, лез тот же черкес? Разумеется, рассуждал бы Кошка по-другому и казнил или пленил черкеса, не думая о сапогах и бешмете; рубль на водку нужен, когда отечеству ничего не грозит... Да, человек добр. И это хорошо!
С моря Павел Степанович возвращается освеженный. Из-за гор брызнули красные лучи и осветили клотики кораблей, а склон остается сумеречным. Утро в этой теснине принадлежит морю, и, наверное, население ее еще спит.
Нет, на террасе за накрытым столом услаждается толстяк Будберг; заправив под высокий воротник кителя салфетку, он с аппетитом скребет ложкой в сковородке. Кувшин с кислым молоком должен последовать за пышной глазуньей в объемистое чрево.
Генерал взмахом руки с зажатою в ней ложкой приглашает к столу. Денщик генерала наливает кружку чаю. У генерала превосходное настроение.
– Нынче, дорогой Павел Степанович, могу вас отпустить. Прибыли ко мне три азовских барказика с командою, так что потерийки форта я возместил... Да-с, а лазутчики донесли о черкесиках; направилось все скопление их к Наваринскому форту. Как разочаруются?! Раньше их там фрегаты, и Конотопцев свез на "Браилове" подкрепленьице. Прошу кушать. Форт не обидим. Я все с собою вожу. Да-с, у меня и курочки несутся, и боровки откармливаются, и коровки путешествуют. Нельзя-с иначе. Воевать без корму трудно.