Жизнь Антона Чехова (с илл.)

Рейфилд Дональд

В Ялте же задули свирепые штормовые ветры. Они прервали телеграфную связь, нарушили движение пароходов и задержали в пути письма Ольги к Антону. Ему было очень одиноко. Впрочем, на горизонте появились «антоновки» – среди них была и отвергнутая Надя Терновская; она приглянулась в качестве невесты для Антона Евгении Яковлевне, и та даже была готова смириться с отсутствием приданого. Новости дошли до Ольги Книппер, и 19 января она писала Антону: «Сейчас пришла от Марии Павловны – она мне сообщила, что Вы женитесь на поповне. <…> А мне можно будет приехать полюбоваться на семейное счастье, да кстати и порасстроить его немножечко. Мы ведь с Вами сговорились – помните долину Кок-Коза?» Спустя месяц Книппер все еще продолжала шутить: «Скажите своей поповне, что она может держать Вас в объятиях».

Работа в театре забирала у Ольги так много времени и сил, что она спокойно переносила разлуку с Антоном. Однако

ее роман с Немировичем-Данченко вызывал у Чехова все большее беспокойство. На это брату намекала и Маша, поздравляя его с сороковым днем рождения: «Желаю тебе жениться поскорее, взять девушку умную, рассудительную, хотя бы и без приданого. <…> У Владимира Ивановича муаровые шелковые отвороты на сюртуке, это ему очень идет». В следующем своем письме к Ольге Антон вопрошал: «Отчего Вы не пишете? Что случилось? Или Вы так уж увлеклись муаровой шелковой подкладкой на отворотах? <…> Виною всему муаровые шелковые отвороты на сюртуке». Узнав от Немировича-Данченко, что труппа собирается на гастроли в Ялту и что ее «лучшее меньшинство» останется там на отдых, продолжая репетиции, Антон заметил: «Для директора Вы ценная, а для автора – бесценная». Мария Дроздова, по-прежнему близкая Машина подруга, познакомившись с Ольгой, спустя две недели писала Антону: «Спросила ее, правда ли она влюблена в Немировича, а в Вас нет, она ужасно смеялась и сказала, что Немировича любит, а Вас нет <…> Вы влюблены не на шутку в Книппер и хотите уехать за границу, по-моему, совсем не надо».

Антон отшучивался; получив фотографии Ольги, написал ей: «Вы немножко похожи на евреечку, очень музыкальную особу, которая ходит в консерваторию и в то же время изучает на всякий случай тайно зубоврачебное искусство и имеет жениха в Могилеве». И даже припугнул ее, сообщив, что летом уедет за границу. Ольга поддалась на провокацию и 5 февраля писала ему: «Это невероятно жестоко писать такие вещи. Сию же секунду ответьте мне, что это не так, что лето мы будем вместе. Да, да, правда, правда?» Антоновы уловки были замечены и Машей: «И всегда ты пугаешь отъездами своими! <…> Некоторые приходят в отчаяние, что ты хочешь уехать».

Прекрасные глазки и услужливые хлопоты «антоновок» оставили Чехова равнодушным. В январе Маша сходила с Ликой Мизиновой на «Чайку» и потом писала Антону: «Она плакала в театре, воспоминанья перед ней, должно быть, развернули свиток длинный». Вращаясь в актерском обществе, Лика увлеклась режиссером МХТа Александром Саниным-Шенбергом. С тех пор Антон и Лика прекратили общение, хотя она по-прежнему продолжала встречаться с Машей, Ваней и Мишей.

А Мелихово все не отпускало от себя Чеховых. Три сельские учительницы повздорили между собой и призвали Антона рассудить тяжбу. Он же настойчиво просил Серпуховскую земскую управу об освобождении его от общественных обязанностей. На вопрос Миши, не скучает ли Маша по Мелихову, как Евгения Яковлевна скучает по цыплятам и телятам, Маша ответила: «Приехал покупатель, я ему все сдала, забрала мать и старуху, которые даже не прослезились, и уехали в Москву. <…> До сего дня я была беспечна и весела, потому что этого самого Мелихова у меня нет и дай Бог, чтоб не было, и забот неприятных нет. Живу в почете – по братцу почитают. Друзей у меня много».

Двадцатого декабря Маша нарушила уединение брата. До Аутки она сама добралась на извозчике, так как Антону нездоровилось, а Евгении Яковлевне он не позволил выходить из дому под дождем. Вслед за Машей в Ялту приехал Левитан. Услышав от Антона, что он скучает по русскому пейзажу, художник попросил у Маши кусок картона и набросал этюд со стогами сена под лунным светом – картина украсила камин в кабинете Чехова. Рождественские праздники прошли невесело – незадолго до этого умер Григорович, и хотя Антон уже не был с ним близок, как раньше, он по-прежнему чтил его как патриарха русской литературы и открывателя молодых талантов. Худеков, редактор «Петербургской газеты», сообщал Антону: «Незадолго перед смертью он был у меня и все твердил „жить хочу“. Долго и много вспоминал про Вас, и как душевно отзывался он о „невольном изгнаннике“, обреченном жить вдали от друзей… в прескучной Ялте». Отдалился Антон и от тех петербургских литературных кругов, в которые попал когда-то благодаря Григоровичу. Подписав контракт с Марксом и получив последние деньги от Суворина, Чехов теперь лишь изредка писал бывшему патрону, несмотря на упреки Эмили Бижон [482] и бесстыдно кокетливые письма Насти Сувориной, которая была на пороге новой помолвки [483] . Потеряв Антона, Суворин получил к своим услугам Мишу – тот рассорился с ярославским начальством и вообще скучал в провинции,

мечтая о журналистской работе в «Новом времени». Суворин решил использовать младшего брата, чтобы вернуть под свое крыло старшего. В письме от 22 января Миша сообщал Антону:

482

См.: ОР. 331 36 72. Письма Эмили Бижон А. П. Чехову. 1896–1900.

483

См.: ОР. 331 36 75. Письма А. А. Сувориной-Мясоедовой А. П. Чехову. 1889–1900.

«Оба они, и он, и она, встретили меня, как родного, и целые два вечера изливали передо мною свою душу. <…> Со слезами на глазах и с пылающими щеками Анна Ивановна уверяла меня, как им горько, что нарушились отношения между тобою и ими. Они тебя очень любят. <…> „Голубчик Миша, я знаю, отчего это случилось. Антоша не захотел простить моей газете ее направления“. <…> Их глубоко огорчило, что ты продал свои сочинения Марксу, а не Суворину. Анна Ивановна во всем обвиняет одного только Суворина. <…> „Алеша, ты ведь знаешь Антона, он человек одаренный, решительный, смелый. Сегодня он здесь, завтра вдруг собрался и уехал на Сахалин“. <…> Суворин просил меня убедить тебя, чтобы ты выкупил обратно от Маркса свои сочинения <…> И далее: „Я ужасно любил и люблю Антона. Знаете, я с ним молодею… Ни с кем в моей жизни я не был столь откровенен, как с ним… И что это за милый, великолепный человек! Я с радостью выдал бы за него Настю“» [484] .

484

См.: Чехов С. М. О семье Чеховых. Ярославль, 1970. С. 179–182.

Отвечая Мише, Антон опроверг доводы Суворина («тебя обворожили») и прибавил: «Это я пишу исключительно для тебя одного». Однако усилия Суворина не пропали даром, и спустя год Миша был в числе его сотрудников.

В наступившем году Чехов «за заслуги в образовании» получил орден Станислава 3-й степени (такую же награду имела половина преподавателей таганрогской гимназии). Его также избрали почетным академиком «по разряду изящной словесности». Это звание жалованья не предусматривало, зато освобождало от цензуры, проверок на таможне и даже ареста (а также от академических премий). Сам же Чехов рекомендовал в академики своего недруга, критика Михайловского, и своего приятеля, замученного жизненными невзгодами писателя Баранцевича. «Academicus» Антон стал мишенью для дружеских шуток и адресатом многочисленных устных и письменных прошений. Дядя горничной в доме Чеховых теперь называл Антона не иначе как «ваше превосходительство».

Левитана, жить которому оставалось считанные дни, поразило мрачное настроение Антона. «Я склонен думать, что эта твоя лихорадка есть лихорадка самовлюбленности – твоей хронической болезни!» – писал он Чехову 7 февраля. Посмотрев в декабре «Чайку», из всех эпизодов он выделил лишь тот, «где доктор целует Книппер». В письме от 16 февраля снова зазвучали его привычные интонации героя-любовника: «На днях был у Маши и видел мою милую Книппер. Она мне больше и больше начинает нравиться, ибо замечаю должное охлаждение к почетному академику».

Повесть «В овраге», напечатанная в журнале «Жизнь», объединила Чехова с людьми, которых Суворин считал преступниками: с марксистами Горьким и Поссе (редактором «Жизни»), то и дело попадавшими под арест или полицейский надзор. Таким образом, не только Адольф, но и Карл Маркс отрезал Чехова от Суворина. Сохранив к своему покровителю теплые чувства, Антон тем не менее настраивал против него и Мишу, и других. А связь Чехова с либералами не поколебалась даже тем, что повесть «В овраге» была напечатана с чудовищным количеством опечаток – Антон назвал это «оргией типографской неряшливости». Прототипы повести, по мнению автора, были еще хуже, чем ее герои, однако далеко не все жизненные наблюдения – вроде пьющих и развратничающих малолетних детей – нашли отражение на ее страницах: «говорить об этом считаю нехудожественным», – заявил Чехов.

Доктор Альтшуллер, в конце февраля обследовав Антона, определил, что левое легкое у него стало хуже, хотя правое оказалось чистым. В тот год весна пришла в Ялту рано. В иные дни Антон совсем не кашлял по утрам. Две старые женщины, Евгения Яковлевна и кухарка Марьюшка, в отсутствие Маши взявшие на себя робкие заботы о здоровье Антона, порой забывали о собственных болячках. Повесть «В овраге» вызвала восхищение не только читателей, но и критики, около года не обращавшей внимания на чеховские сочинения. Антон не спешил приниматься за новую вещь – пьеса «Три сестры» пока пребывала в зародыше.