Жизнь Бальзака

Робб Грэм

Лоранс была права, когда предостерегала брата относительно его доверчивости. Бальзак принимал векселя, подписанные книгопродавцами-банкротами, а однажды согласился взять в качестве платежа целый магазин нераспроданных книг. Для заключения последней сделки он даже ездил в Реймс. Кроме того, он предоставлял абсурдно большие скидки. Но это вряд ли может послужить ответом на вопрос мадам Ганской. Более того, замыслы Бальзака были превосходны и должны были привести его к успеху. Если бы к успеху могло приводить воображение, его имя стало бы одним из величайших в истории французского книгоиздания. В число его замыслов входили предвестники современных книжных клубов, где проводились бы маркетинговые исследования. Он предлагал работу для женщин и пенсию, размер которой зависел от заработной платы³⁴⁵. Более чем за сто лет до «Библиотеки Плеяды» Бальзак пытался экспериментировать с библьдруком (особо тонкой словарной бумагой)³⁴⁶. Кроме того, он собирался издавать энциклопедию для детей³⁴⁷. А самый лучший и самый характерный для него замысел – последнее, символическое упоминание о деловой сметке Бальзака – пришел с изданием в 1837 г. его «Полного собрания сочинений».

У подписчиков просили прислать сведения о себе; затем их разделяли на восемь возрастных групп и предлагали поощрительное страхование жизни: пятьдесят прекрасных томов и возможность выйти на пенсию с доходом в 30 тысяч франков³⁴⁸. Невольно думаешь о разительном противоречии: подписчики «Полного собрания сочинений» Бальзака должны были радоваться, читая о банкротствах скряг, узурпаторов и финансистов, зная, что автор обеспечил будущее их семей. Тот замысел так и не осуществился: «Необходимо, – как с типичным преуменьшением писал Бальзак, – разрешить еще несколько административных мелочей».

Неудача Бальзака в значительной степени стала результатом невезения. В 1826 г. начался спад, которому суждено было продлиться до Июльской революции 1830 г. К концу 20-х гг. XIX в. только в Париже каждый год свыше 2500 человек объявляли себя банкротами³⁴⁹. Вдобавок отсутствие четкого законодательства и нехватка банкнот малого достоинства сделала Париж раем для ростовщиков: на долги, поделенные и проданные третьей или четвертой стороне, набегали непропорционально большие проценты. Они множились, как саранча. Политические учреждения славились своим неисправимым консерватизмом и кумовством, а юридическая и экономическая система в целом была плохо подготовлена к первому этапу индустриализации.

Для Бальзака главной причиной его краха стала его мать³⁵⁰. Правда, г-жа Бальзак ссудила сыну крупные суммы денег, но их всегда оказывалось недостаточно… Даже верная Лора – может быть, убежденная в том самим Оноре – уверяет, что г-жа де Бальзак без труда сумела бы спасти сына от банкротства³⁵¹: последующий успех Александра де Берни доказывает, по крайней мере, что такая возможность была. И все же причины краха коренились в характере самого Бальзака. Стоит подчеркнуть: он сам хотел, чтобы его мать оставалась в роли злой мачехи; его неудачи – лишнее подтверждение трудной судьбы. В подобном отношении можно усматривать психологическую проблему или попытку привнести драму в повседневную жизнь. В одном из признаний, которое можно назвать «подсознательно-автобиографическим», герой «Шагреневой кожи» Рафаэль де Валантен расплачивается с частью долгов, продав остров на Луаре, на котором похоронена его мать³⁵². Деньги для Бальзака означали независимость от матери; тем не менее Бальзак упорно продолжал сохранять зависимость от матери с финансовой точки зрения. Разумеется, трудно предположить, что он поступал так намеренно, сознательно. Тем не менее он проявлял явную склонность к трудностям. В случае удачи он сорвал бы крупный куш, а в случае поражения его ждал полный крах. Он сам создавал ситуации, рано или поздно требовавшие от него героических поступков. В противном случае предпринимательство для него было бы немногим больше простого обретения богатства. Как он говорил сыну генерала Помереля в том же году, практически напрашиваясь на очевидное возражение: «То, чего я сам боялся – когда я начал дело и храбро поддерживал предприятие, чьи пропорции граничили с колоссальными, – то наконец и произошло»³⁵³.

Гораздо позже, в «Человеческой комедии», Бальзак пожнет плоды своей катастрофы. Именно потому, что он сам в реальной жизни столкнулся с капитализмом, он сумел, на примере персонажей вроде парфюмера Цезаря Бирото, доказать, что личность во многом определяется историческими и экономическими условиями; однако, совершая героические поступки, личность способна возвыситься над обстоятельствами. Печатное дело стало первым, мучительным примером вдохновляющей способности Бальзака превратить личный кризис в драму.

Итак, летом 1828 г., подобно Бирото и Рафаэлю де Валантену, Бальзак был затравленным человеком, который скрывался от кредиторов.

«Когда-то, встречаясь на улицах Парижа с банковскими посыльными, этими укорами коммерческой совести, одетыми в серое, носящими ливрею с гербом своего хозяина – с серебряной бляхой, я смотрел на них равнодушно; теперь я заранее их ненавидел… Я был должником! Кто задолжал, тот разве может принадлежать себе? Разве другие люди не вправе требовать с меня отчета, как я жил? Зачем я поедал пудинги а-ля чиполлата? Зачем я пил шампанское? Зачем я спал, ходил, думал, развлекался, не платя им?.. Да, укоры совести более снисходительны, они не выбрасывают нас на улицу и не сажают в Сент-Пелажи, не толкают в гнусный вертеп порока; они никуда не тащат нас, кроме эшафота, где палач нас облагораживает: во время самой казни все верят в нашу невинность, меж тем как у разорившегося кутилы общество не признает ни единой добродетели»³⁵⁴.

Некоторые из кредиторов, несомненно, одобрили бы последующие действия Бальзака. Он купил права на французский перевод «Мельмота» (которыми так и не воспользовался), заказал пару черных брюк у Бюссона и еще один белый жилет на подкладке, а потом, с помощью своего друга Латуша, нашел уютный домик с садом возле парижской Обсерватории, на окраине города, рядом с монастырем. Домик сняли на имя г-на Сюрвиля. Бальзак собирался написать исторический роман. Тему ему подарил «чистый случай»; похоже, тот же случай отправил его назад, в литературу. На шкаф в своем новом кабинете он поставил гипсовую статуэтку Наполеона, к которой приклеил кусочек бумаги. Его следующее предприятие будет чуть более амбициозным: «Чего он не сумел достичь мечом, я добьюсь пером»³⁵⁵. Человек, предполагавший завоевать Европу «шустрым вороньим или гусиным пером», подписался «Оноре де Бальзак».

Часть вторая

Глава 7

Последний шуан (1828—1830)

Ближе к началу осени 1828 г., вскоре после рассвета, молодой человек с большим носом картошкой, густыми усами и длинными волосами,

зачесанными за уши, прибыл на двор компании «Месажери Рояль» в центре Парижа. Похожий на нищего после визита в прачечную, в старой шляпе и старом, не по фигуре, пальто, Бальзак приготовился к долгому и неудобному путешествию. Он взял с собой очень мало багажа; либо его заранее предупредили обо всех несовершенствах почтового сообщения в том краю, куда он ехал, либо он рассчитывал на теплый прием по прибытии³⁵⁶. Бальзак забронировал себе место в дилижансе, который отправлялся в Бретань, после того как заручился приглашением в Фужер к Жильберу де Померелю, сыну давнишнего покровителя его отца. Дорога в Фужер заняла четыре дня, но неудобства мало занимали путешественника. «Все, что мне нужно, – писал он, – это походная кровать, матрас, стол (лучше на четырех ногах), стул и крыша над головой». У Бальзака появилась цель. Он собирался написать о роялистских восстаниях на западе Франции в 1793—1800 гг. Он уже набросал несколько драматических сцен гражданской войны, которые собирался опубликовать под псевдонимом. Похоже, он еще не был готов предстать перед широкой публикой. Как то часто бывает, собирая воедино нити для нового романа, Бальзак приложил их к куску выработки своего отца. Ему необычайно повезло. В свое время, при Наполеоне, генерал Померель принимал участие в подавлении восстаний в Бретани. Он сражался с шуанами, возможно получившими свое прозвище потому, что они подражали крику совы («шуан» – «сова» на местном наречии), когда предупреждали друг друга об опасности или давали сигнал к наступлению. Тема была отличная, как для должника, так и для будущего историка: приключения Фенимора Купера, перенесенные в одну из самых отдаленных, самых романтических частей Франции, где еще жили очевидцы, способные рассказать о событиях недавнего прошлого. Если вспомнить, что тогдашнее французское правительство находилось на грани краха, возможно, Бальзак усматривал в теме интересные исторические параллели. Так как до поездки в Бретань Бальзак несколько месяцев прятался в Париже от кредиторов, перебирая обломки собственного крушения, он был настроен решительно: собираясь вновь завоевать город, который он покидал, он особенно сочувствовал шуанам, которые сражались за безнадежное дело.

На границу Бальзака толкали не только долги, но и необходимость как-то оформиться. Его приятель Латуш, который к тому времени занимал важное место в его жизни, подозревал, что его беззащитный протеже просто решил взять отпуск: «Расходы, ночи, проведенные на сиденье дилижанса, головная боль и боль в заду; какая ужасная трата времени! <…> Что с того, если в Бретани дешевле картофель или, раз уж на то пошло, куры и лошади? Меня ведь поддерживает в живых мозг, а не желудок»³⁵⁷. С присущей ему дружелюбной агрессивностью Латуш обвинил Бальзака в том, что он играет в изгоя общества; вместо того чтобы написать роман в Париже, он решил поиграть в шуана. В чем-то Латуш, безусловно, был прав. Вопреки догмам реалистической школы и вопреки тому, что, по их мнению, знали многие современники Бальзака, подобные путешествия «за материалом» были для писателя исключениями. Бальзак редко совершал специальные вылазки в города, которые потом описывал в своих произведениях. Его настоящие маршруты можно проследить на большой карте Европы; его мысленные путешествия потом образуют невероятно подробный атлас. Так, несмотря на красочные цитаты в путеводителях и «Доме Евгении Гранде», который стали показывать туристам едва ли не сразу после выхода романа в свет, Бальзак побывал в Сомюре лишь однажды. Его визит был очень кратким и состоялся не менее чем за десять лет до того, как в его голове родился замысел романа³⁵⁸.

Точно так же обстоит дело с Дуэ из романа «Поиски Абсолюта» (La Recherche de l’Absolu). Вопреки похвалам бельгийского критика, который особо отмечал великолепную память Бальзака, писатель никогда не бывал в том городе, а фламандский дом, где происходит действие, можно увидеть не в Дуэ, а на улице Брисонне в центре старого Тура³⁵⁹. Даже в «Последнем шуане», задолго до того, как Бальзак полностью отдался на волю фантазии, замок в Фужере возвышается над своим действительным уровнем, местные прототипы перепутаны и приукрашены, события происходят не в тех местах, что на самом деле, знаменитые виды даны в зеркальном отражении или даже позаимствованы из книг.

Путешествие на Запад, которое Бальзак предпринял в 1828 г., носило для него символический смысл. Он возвращался к истокам, к узловатым, перепутанным корням современной ему Франции. Для парижанина поездка в Бретань была сродни путешествию назад во времени. Последний участок пути преодолевали в экипажах, называемых «тюрготинами». Бальзак описывает это средство передвижения в романе: скверный кабриолет на двух громадных колесах, с кузовом, по форме напоминающем кузнечные мехи. Лишь две кожаные занавески защищают двух мучеников-пассажиров от ветра и дождя³⁶⁰. Качаясь и скрипя по городкам и деревням на границах Бретани – в Майенне, Эрне, на горе Пеллерин, в Ла-Тамплери, откуда впервые показывались леса Фужере и сам средневековый город, – путешественник замечал следы сравнительно недавней войны. Места сражений и резни были отмечены крестами. Бальзак делал заметки и живо представлял себе события тридцатилетней давности. «Здесь убили генерала Лескюра, святого из Пуату! Разве вы не отомстите за него?» Услышав эти волшебные слова, шуаны с ужасной силой стремились вперед, и солдаты республиканской армии с огромным трудом удерживали свой хрупкий строй³⁶¹. Хотя Бальзак еще вынашивал грандиозный план посвятить по книге каждому периоду истории Франции, он чувствовал, что его истинное призвание – не в живописании далекого прошлого, но в воссоздании беспорядочного настоящего; не куски времени, скрепленные традицией, но время в движении. Наконец он вплотную подошел к той формуле, которую искал еще на улице Ледигьер. За несколько лет Бальзак добился славы, проникшей даже за хорошо охраняемые культурные границы Франции. Впрочем, вначале для него самого новая формула стала не новым рождением, а уходом в себя: «Целых три года, с 1828 по 1831, я работал без передышки и окружил себя железным кругом»³⁶². Не выходя из своего «круга», Бальзак совершит еще несколько развлекательных поездок: во владения Лоры де Берни, Ла-Булоньер, возле Немура, в Тур, в Саше. Кроме того, он проплывет на корабле по Луаре к атлантическому побережью (без остановки в Сомюре).