Жизнь Бенвенуто Челлини, Челлини Бенвенуто

Жизнь Бенвенуто Челлини

на обложку

Челлини Бенвенуто

Шрифт:

LXXVIII

Оставив два дня остывать отлитую мою работу, я начал открывать ее потихоньку; и нашел, первым делом, что голова Медузы вышла отлично благодаря душникам, как я и говорил герцогу, что естество огня в том, чтобы идти кверху; затем я продолжал открывать остальное и нашел, что другая голова, то есть Персея, вышла также отлично; и она привела меня в гораздо большее удивление, потому что, как можно видеть, она намного ниже головы Медузы. И так как отверстия сказанной работы были расположены над головой Персея и у плеч, то я нашел, что с окончанием сказанной головы Персея как раз кончилась вся та бронза, какая была у меня в горне. И было удивительным делом, что не осталось ничего в литейном отверстии, а также не получилось никакой недохватки; так что это привело меня в такое удивление, что казалось прямо-таки, что это дело чудесное, поистине направленное и содеянное Богом. Я продолжал счастливо кончать ее открывать и все время находил, что все вышло отлично, до тех пор, пока не дошло до ступни правой ноги, которая опирается, где я нашел, что пятка вышла, и, идя дальше, увидел, что вся она полна, так что я, с одной стороны, очень радовался, а с другой стороны, я был этим почти что недоволен, единственно потому, что я сказал герцогу, что она не может выйти; однако же, кончая ее открывать, я нашел, что пальцы не вышли у оказанной ступни, и не только пальцы, но не хватало и повыше пальцев чуточку, так что недоставало почти половины; и хотя мне прибавлялась эта малость труда, я был этим весьма доволен, лишь бы показать герцогу, что я знаю то, что делаю. И хотя вышло гораздо больше этой ступни, нежели я думал, причиной тому было, что из-за сказанных столь различных обстоятельств металл нагрелся больше, чем дозволяет правило искусства; и еще потому, что мне пришлось подсоблять ему примесью, тем способом, как было сказано, этими оловянными блюдами, чего другие никогда еще не делали. И вот, увидев, что работа моя так хорошо вышла, я тотчас же отправился в Пизу повидать моего герцога; каковой оказал мне столь милостивейший прием, какой только можно себе представить, и таковой же оказала мне и герцогиня; и хотя этот их майордом известил их обо всем, их светлостям показалось чем-то еще более поразительным и чудесным услышать, как я рассказываю об этом своим голосом, и когда я дошел до этой ступни Персея, которая не вышла, как я об этом известил заранее его высокую светлость, я увидел, как он исполнился изумления и рассказал об этом герцогине, как я это сказал ему раньше. И вот, увидев этих моих государей столь приветливыми ко мне, я тогда попросил герцога, чтобы он позволил мне съездить в Рим. И он благосклонно отпустил меня и сказал, чтобы я возвращался поскорее кончать его Персея, и дал мне сопроводительное письмо к своему послу, каковым был Аверардо Серристори; и было это в первые годы папы Юлия де'Монти. [417]

417

Папа Юлий де'Монти — Джованни Мариа Чокки ди Монте Сансовино; с 1550 по 1555 г. папа Юлий III.

LXXIX

Прежде чем мне уехать, я отдал распоряжение моим работникам, чтобы они продолжали тем способом, как я им показал.

А причиной, почему я ехал в Рим, было то, что, сделав Биндо, сыну Антонио, Альтовити изображение его головы, [418] величиной как самое живье, из бронзы и послав его ему в Рим, это свое изображение он поставил в некий свой кабинет, каковой был весьма богато украшен древностями и другими красивыми вещами, но сказанный кабинет не был сделан для изваяний, а также и не для картин, потому что окна приходились ниже сказанных красивых работ, так что эти изваяния и картины, получая свет наоборот, не имели того вида, какой они имели бы, если бы они получали свой разумный свет. Однажды случилось сказанному Биндо стоять у своих дверей, и так как проходил Микеланьоло Буонарроти, ваятель, то он его попросил, чтобы тот соблаговолил зайти к нему в дом, посмотреть некий его кабинет, и повел его. Как только тот вошел и увидел, он сказал: «Кто этот мастер, который вас изобразил так хорошо и в такой прекрасной манере? И знайте, что эта голова мне нравится так же и даже больше немного, чем эти античные; а между тем среди них видны хорошие; и если бы эти окна были выше, чем они, как сейчас они ниже, чем они, то они имели бы тем больше вида, что это ваше изображение среди этих столь прекрасных произведений снискало бы великую честь». Как только сказанный Микеланьоло вышел из дома сказанного Биндо, он написал мне любезнейшее письмо, каковое гласило так: «Мой Бенвенуто, я вас знал столько лет как величайшего золотых дел мастера, который когда-либо был известен; а теперь я буду вас знать как такого же ваятеля. Знайте, что мессер Биндо Альтовити свел меня посмотреть голову своего изображения, из бронзы, и сказал мне, что она вашей руки; она доставила мне большое удовольствие; но мне было очень досадно, что она поставлена в плохом свете, потому что, если бы она получала свой разумный свет, она являла бы себя тем прекрасным произведением, какое она есть». Это письмо было полно самых сердечных слов и самых благосклонных ко мне; и прежде чем мне уехать, чтобы отправиться в Рим, я его показал гердогу, каковой прочел его с большим сочувствием и сказал мне: «Бенвенуто, если ты ему напишешь и придашь ему охоту вернуться во Флоренцию, я его сделаю одним из Сорока Восьми [419] ». И так я написал ему самое сердечное письмо и в нем наговорил ему от имени герцога в сто раз больше того, что мне было поручено; и, чтобы не сделать ошибки, показал его герцогу, прежде чем запечатать, и сказал его высокой светлости: «Государь, я, может быть, наобещал ему слишком». Он ответил и сказал: «Он заслуживает больше того, что ты ему обещал, и я ему исполню это с избытком». На это мое письмо Микеланьоло так и не дал никогда ответа, и поэтому герцог показал мне себя очень рассерженным на него.

418

… сделав Биндо, сыну Антонио, Альтовити изображение его головы… — Биндо Альтовити (1491–1557), родом из Флоренции, противник Медичи, богатый римский негоциант, покровитель художников. Скульптурный портрет Биндо работы Челлини хранится в музее Гарднер в Бостоне.

419

«… одним из Сорока Восьми». — Совет Сорока Восьми, или Сенат, был учрежден в 1532 г., когда Флорентийская реcпублика была превращена в герцогство.

LXXX

Когда я прибыл в Рим, я пошел поселиться в доме у сказанного Биндо Альтовити; и тотчас же он мне ска. зал, как он показывал свое бронзовое изображение Микеланьоло и что тот его так хвалил; так мы об этом весьма долго беседовали. А так как у него на руках было моих денег тысяча двести золотых скудо золотом, каковые сказанный Биндо от меня имел в числе пяти тысяч подобных, которыми он ссудил герцога, причем четыре тысячи из них были его, и от его же имени были и мои, и мне он давал ту прибыль на мою долю, какая мне причиталась; что и было причиной, почему я принялся делать ему сказанное изображение. И так как, когда сказанный Биндо увидел его в воске, он послал мне дать пятьдесят золотых скудо через некоего своего сер Джулиано Паккалли, нотариуса, который у него жил, каковых денег я не захотел у него брать и через того же самого ему их отослал, а потом сказал сказанному Биндо: «С меня довольно, что эти мои деньги вы мне держите живыми и что они мне приносят кое-что». Я увидел, что у него плохая душа, потому что, вместо того чтобы меня обласкать, как он это обычно делал, он показал себя сухим со мной; и хоть он и держал меня у себя в доме, он ни разу не показал себя со мной ясным, а ходил надутым; все ж таки мы в немногих словах дело порешили; я потерял свою работу над этим его изображением, и бронзу также; и мы условились, что эти мои деньги он оставит себе из пятнадцати процентов на срок естественной моей жизни. [420]

420

… на срок естественной моей жизни. — Известно, что впоследствии Биндо Альтовити нарушил этот договор и отказался платить Челлини обещанное месячное обеспечение. Лишь после смерти Биндо Челлини получил от его сыновей причитавшиеся ему деньги.

LXXXI

Прежде всего я пошел поцеловать ноги папе; и пока я беседовал с папой, подоспел мессер Аверардо Серристори, каковой был послом нашего герцога; и так как я завел некие речи с папой, каковыми мне кажется, что я легко договорился бы с ним и охотно вернулся бы в Рим, из-за великих трудностей, которые у меня были во Флоренции; но сказанный посол, я заметил, что он уже воздействовал наперекор. Я пошел повидать Микеланьоло Буонарроти и повторил ему то письмо, которое из Флоренции я ему написал от имени герцога. Он мне ответил, что занят на постройке Святого Петра и что по этой причине он не может уехать. Тогда я ему сказал, что так как он уже порешил с моделью сказанной постройки, то он может оставить своего Урбино, [421] каковой отлично повинуется всему, что он ему прикажет, и прибавил много других слов обещания, говоря их ему от имени герцога. Он вдруг взглянул на меня пристально и, улыбаясь, сказал: «А вы как им довольны?» Хотя я сказал, что предоволен и что меня очень хорошо содержат, он показал, что знает большую часть моих неприятностей; и так он мне ответил, что ему было бы трудно получить возможность уехать. Тогда я прибавил, что он сделал бы лучше всего, если бы вернулся на свою родину, каковая управляется государем справедливейшим и большим любителем искусств, чем какой-либо другой государь, который когда-либо рождался на свет. Как я уже выше сказал, у него был некий его подмастерье, который был из Урбино, каковой жил у него много лет и служил ему скорее как мальчик и как служанка, чем как кто-либо другой, и поэтому видно было, что сказанный ничему не научился в художестве; и так как я прижал Микеланьоло столькими здравыми доводами, что он не знал, что ему тотчас же ответить, то он повернулся к своему Урбино, как будто спрашивая его, что он об этом думает. Этот его Урбино тотчас же, на этакий мужицкий лад, превеликим голосом так сказал: «Я никогда не хочу расставаться с моим мессер Микеланьоло, покамест или я не сдеру с него кожу, или он с меня не сдерет». При этих дурацких словах я был вынужден засмеяться и, не попрощавшись с ним, понурив плечи, повернулся и ушел.

421

Урбино — Франческо ди Бернардино д'Амадоре (Аматори), более известный под именем Урбино; скульптор, на протяжении двадцати шести лет помощник и преданный друг Микеланджело.

LXXXII

После того как я так плохо обделал свое дело с Биндо Альтовити, потеряв мою бронзовую голову и отдав ему мои деньги на всю мою жизнь, мне стало ясно, какого рода купеческая совесть, и так вот, недовольный, я вернулся во Флоренцию. Я тотчас же пошел во дворец представиться герцогу, а его высокая светлость был в Кастелло, [422] у Понте а Рифреди. Я застал во дворце мессер Пьерфранческо Риччи, майордома, и когда я хотел подойти к сказанному, чтобы учинить обычные приветствия, он вдруг с непомерным удивлением сказал: «О, ты вернулся!» — и с тем же удивлением, всплеснув руками, сказал: «Герцог в Кастелло», и, повернувшись ко мне спиной, ушел. Я не мог ни знать, ни угадать, почему этот скотина учинил подобные действия. Я тотчас же отправился в Кастелло, и, войдя в сад, где был герцог, я увидел его издали, что. когда он меня увидел, он выказал удивление и велел мне сказать, чтобы я ушел. Я, который сулил себе, что его светлость учинит мне такие же ласки и даже еще большие, чем он учинил мне, когда я уезжал, видя вдруг такую странность, весьма недовольный вернулся во Флоренцию; и, принявшись снова за свои дела, торопясь привести к концу свою работу, я не мог себе представить, откуда такой случай мог произойти; но только, наблюдая, каким образом на меня смотрит мессер Сфорца и некоторые другие из более близких к герцогу, мне пришла охота спросить у мессер Сфорца, что это должно значить; каковой, улыбнувшись этак, сказал: «Бенвенуто, старайтесь быть честным человеком, а об остальном не заботьтесь». Несколько дней спустя мне дано было удобство, чтобы я поговорил с герцогом, и он учинил мне некие хмурые ласки, и спросил меня о том, что делается в Риме; и вот я, насколько умел, повел речь и сказал ему про голову, которую я сделал из бронзы для Биндо Альтовити, со всем тем, что воспоследовало. Я заметил, что он меня слушает с большим вниманием; и сказал ему равным образом про Микеланьоло Буонарроти все. Каковой выказал некоторый гнев, а над словами его Урбино, над этим сдиранием кожи, о котором тот сказал, громко посмеялся; затем сказал: «Тем хуже для него»; и я ушел. Несомненно, что этот сер Пьерфранческо, майордом, сослужил некую злую службу против меня перед герцогом, каковая ему не удалась; потому что Бог, любитель правды, меня защитил, так же как всегда вплоть до этих моих лет от стольких безмерных опасностей меня избавлял, и надеюсь, что избавит меня вплоть до конца этой моей, хоть и многотрудной, жизни; я все-таки иду вперед, единственно его могуществом, смело, и не страшит меня никакая ярость судьбы или превратных звезд; лишь бы сохранил ко мне Бог свою милость.

422

Кастелло — вилла Медичи около Флоренции.

LXXXIV

LXXXIII

Теперь послушай ужасное происшествие, любезнейший читатель. Со всем усердием, с каким я умел и мог, я старался кончать мою работу, а по вечерам ходил побеседовать в герцогскую скарбницу, помогая тем золотых дел мастерам, которые там работали для его высокой светлости, потому что большая часть тех работ, которые они делали, была по моим рисункам; и так как я видел, что герцог находит большое удовольствие как в том, чтобы смотреть на работу, так и в том, чтобы потолковать со мной, то мне случалось также ходить туда иной раз и днем. Когда как-то раз среди прочих я находился в сказанной скарбнице, герцог пришел, как обычно, и тем более охотно, что его высокая светлость узнал, что я там; и как только он вошел, он начал рассуждать со мною о всяких разнообразных и приятнейших вещах, и я ему отвечал под стать, и так его очаровал, что он выказал себя еще приветливее со мной, чем когда-либо выказывал себя в прошлом. Вдруг явился один из его секретарей, каковой сказал что-то на ухо его светлости, и так как дело было, должно быть, большой важности, то герцог тотчас же встал и вышел в другую комнату со сказанным секретарем. А так как герцогиня послала взглянуть, что делает его высокая светлость, то паж сказал герцогине: «Герцог разговаривает и смеется с Бенвенуто, и в самом хорошем расположении». Услышав это, герцогиня тотчас же пришла в скарбницу и, не застав там герцога, присела рядом с нами; и, посмотрев немного, как работают, с большой приветливостью повернулась ко мне и показала мне нить жемчужин, крупных и поистине редкостнейших, и так как она меня спросила, как они мне кажутся, то я ей сказал, что это вещь очень красивая. Тогда ее высокая светлость сказала мне: «Я хочу, чтобы герцог мне ее купил; так что, мой Бенвенуто, расхвали ее герцогу, как только умеешь и можешь». На эти слова я, со всею, какой умел, почтительностью, открылся герцогине и сказал: «Государыня моя, я думал, что эта жемчужная нить вашей высокой светлости; и так как разум не велит, чтобы говорилось что-либо из того, что, зная, что она не вашей высокой светлости, мне приходится сказать и даже необходимо, чтобы я сказал; то пусть ваша высокая светлость знает, что, благо это всячески мое ремесло, я вижу в этих жемчужинах премного недостатков, из-за каковых я никогда бы вам не посоветовал, чтобы ваша светлость их покупала». На эти мои слова она сказала: «Торговец мне ее отдает за шесть тысяч скудо; а если бы у нее не было некоторых этих маленьких недостатков, то она бы стоила больше двенадцати тысяч». Тогда я сказал, что, если бы даже эта нить была самой бесконечной добротности, я и то бы никогда никому не посоветовал, чтобы он доходил до пяти тысяч скудо; потому что жемчуга, это не драгоценные камни; жемчуга, это рыбья кость, и с течением времени они теряют цену; а алмазы, и рубины, и изумруды не стареют, и сапфиры. Эти четыре — драгоценные камни, и их-то и Надобно покупать. На эти мои слова, чуточку сердитая, герцогиня мне сказала: «А я хочу эти жемчуга, и поэтому я прошу тебя, чтобы ты снес их герцогу, и расхвали их, как только можешь и умеешь, и даже если бы тебе пришлось сказать чуточку неправды, скажи ее, чтобы оказать мне услугу, и благо тебе будет». Я, который всегда был превеликим другом истины и врагом неправды, и будучи в необходимости, желая не утратить милости столь великой государыни, взял, недовольный, эти проклятые жемчуга и пошел с ними в ту другую комнату, куда удалился герцог. Каковой, как только меня увидел, сказал: «О Бенвенуто, что ты тут делаешь?» Раскрыв эти жемчуга, я сказал: «Государь мой, я пришел показать вам прекраснейшую жемчужную нить, редкостнейшую и поистине достойную вашей высокой светлости; и для восьмидесяти жемчужин, я не думаю, чтобы когда-либо было столько подобрано, которые имели бы лучший вид в одной нити; так что купите их, государь, потому что они изумительны». Герцог тотчас же сказал: «Я не хочу их покупать, потому что не такие это жемчуга и не такой добротности, как ты говоришь, и я их видел, и они мне не нравятся». Тогда я сказал: «Простите меня, государь, но эти жемчуга превосходят бесконечной красотой все жемчуга, которые когда-либо были нанизаны на нить». Герцогиня встала, и стояла за дверью, и слышала все то, что я говорил; так что когда я наговорил в тысячу раз больше того, что я пишу, герцог повернулся ко мне с благосклонным видом и сказал мне: «О мой Бенвенуто, я знаю, что ты отлично в том разбираешься; и если бы эти жемчуга были с теми столь редкими достоинствами, которые ты им приписываешь, то для меня не составило бы труда купить их как для того, чтобы угодить герцогине, так и для того, чтобы их иметь, потому что подобного рода вещи мне необходимы не столько для герцогини, сколько для других моих надобностей моих сыновей и дочерей». И я на эти его слова, раз уже начав говорить неправду, с еще большей смелостью продолжал ее говорить, придавая ей наибольшую окраску истины, дабы герцог мне поверил, и полагаясь на герцогиню, что она вовремя должна мне помочь. И так как мне причиталось больше двухсот скудо, устрой я такую сделку, и герцогиня мне на это намекнула, то я решил и расположился не брать ни одного сольдо, единственно ради собственного спасения, дабы герцог никогда не мог подумать, будто я это делаю из жадности. Снова герцог с приветливейшими словами начал говорить мне: «Я знаю, что ты отлично в этом разбираешься; поэтому, если ты тот честный человек, который я всегда думал, что ты есть, то скажи мне правду». Тогда, с покрасневшими глазами и ставшими слегка влажными от слез, я сказал: «Государь мой, если я скажу правду вашей высокой светлости, то герцогиня станет мне смертельнейшим врагом, и поэтому я буду вынужден уехать с Богом, и честь моего Персея, какового я обещал этой благороднейшей школе вашей высокой светлости, тотчас же враги мои мне опозорят; так что я препоручаю себя вашей высокой светлости».

LXXXIV

Герцог,

увидав, что все то, что я сказал, мне было велено сказать как бы насильно, сказал: «Если ты мне доверяешь, то ни о чем не беспокойся». Снова я сказал: «Увы, государь мой, как это может быть, чтобы герцогиня про это не узнала?» На эти мой слова герцог поднял руку и сказал: «Считай, что ты их похоронил в алмазном ларчике». На эти достойные слова я тотчас же сказал правду о том, что я думаю об этих жемчугах, и что они не многим больше стоят, чем две тысячи скудо. Услыхав герцогиня, что мы смолкли, потому что мы говорили, насколько можно выразить, тихо, она вошла и сказала: «Государь мой, пусть ваша светлость купит мне, пожалуйста, эту жемчужную нить, потому что мне ее премного хочется, и ваш Бенвенуто говорит, что он никогда не видел более красивой». Тогда герцог сказал: «Я не хочу ее покупать». — «Почему, государь мой, ваша светлость не хочет сделать мне удовольствие купить эту жемчужную нить?» — «Потому что мне не нравится выбрасывать деньги». Герцогиня снова сказала: «О, Как же это выбрасывать деньги, когда ваш Бенвенуто, которому вы заслуженно так доверяете, мне сказал, что это значит выгадать больше трех тысяч скудо?» Тогда герцог сказал: «Государыня, мой Бенвенуто сказал мне, что если я их куплю, то я выброшу свои деньги, потому что эти жемчужины и не круглые, и не ровные, и среди них много старых; и что это правда, так посмотрите эту и вот эту, и посмотрите здесь и тут; так что они мне не подходят». При этих словах герцогиня взглянула на меня с самой недоброй душой и, погрозив мне головой, ушла оттуда, так что я был совсем искушаем уехать себе с Богом и развязаться с Италией; но так как мой Персей был почти окончен, то я не захотел преминуть извлечь его наружу; но да посудит всякий человек, в каком тяжком испытании я находился. Герцог приказал своим привратникам в моем присутствии, чтобы они всегда пускали меня входить в комнаты и где бы его светлость ни был; а герцогиня приказала им же, чтобы всякий раз, как я приду в этот дворец, они гнали меня прочь; так что когда они меня видели, они тотчас же отходили от этих дверей и гнали меня прочь; но они остерегались, чтобы герцог их не видел, так что если герцог замечал меня раньше, чем эти несчастные, то он либо подзывал меня, либо делал мне знак, чтобы я уходил. Герцогиня призвала этого Бернардоне маклера, про какового она так мне жаловалась на его дрянность и жалкую никчемность, и ему себя препоручила, так же, как сделала это со мной; каковой сказал: «Государыня моя, предоставьте это мне». Этот мошенник пошел к герцогу с этой нитью в руках. Герцог, как только его увидал, сказал ему, чтобы он убирался прочь. Тогда сказанный мошенник, этим своим голосищем, который у него гудел через его ослиный носище, сказал: «Ах, государь мой, купите эту нить для этой бедной государыни, каковая по ней умирает от желания и не может жить без нее». И, присоединяя много других своих дурацких разглагольствований и надоев герцогу, тот ему сказал: «Или ты убирайся прочь, или ты надуйся разок». Этот скверный мошенник, который отлично знал, что он делает, потому что, если, либо надувшись, либо спев «La bella Franceschina», [423] он бы мог добиться, чтобы герцог сделал эту покупку, то он зарабатывал милость герцогини и вдобавок свой куртаж, каковой составлял несколько сот скудо; и он надулся; герцог дал ему несколько затрещин по этим его мордасам и, чтобы он убрался прочь, дал ему немного сильнее, нежели то обычно делал. При этих сильных ударах по этим его мордасам не только они стали слишком красными, но по ним покатились и слезы. С каковыми он начал говорить: «Эх, государь, вот верный ваш слуга, каковой старается поступать хорошо и соглашается сносить всякого рода неприятности, лишь бы эта бедная государыня была довольна!» Так как слишком уж надоел герцогу этот человечишко, то и ради пощечин, и ради любви к герцогине, каковой его высокая светлость всегда желал угождать, он вдруг сказал: «Убирайся прочь, ко всем бедам, которые пошли тебе Господь, и ступай купи ее, потому что я согласен сделать все, что хочет государыня герцогиня». И вот здесь познается ярость злой судьбы против бедного человека и как постыдная судьба благоволит негодяю. Я утратил всю милость герцогини, что было изрядной причиной того, что я лишился милости герцога; а он заработал себе этот крупный куртаж и милость их; так что недостаточно быть человеком честным и даровитым.

423

«La bella Franceschina» — популярная народная песенка.

LXXXV

В это время разразилась сиенская война; [424] и герцог, желая укрепить Флоренцию, распределил ворота между своими ваятелями и зодчими, причем мне были назначены ворота Прато и воротца над Арно, что на лугу, как идти к мельницам; кавалеру Бандинелло — ворота Сан Фриано; Пасквалино д'Анкона — ворота Сан Пьер Гаттолини; Джулиану, сыну Баджо, д'Аньоло, деревщику, — ворота Сан Джорджо; Партичино, деревщику, [425] — ворота Санто Никколо; Франческо да Сангалло, [426] ваятелю, по прозванию Марголла, даны были ворота Кроче; а Джованбатиста, называемому Тассо, [427] даны были ворота Пинти; и так некоторые другие бастионы и ворота разным инженерам, каковых я не помню, да они мне и ни к чему. Герцог, у которого действительно всегда было хорошее понимание, сам собственнолично обошел свой город; и когда его высокая светлость хорошо осмотрел и решился, то он призвал Латтанцио Горини, каковой был у него расходчиком; и так как также и этот Латтанцио любительствовал немного по этой части, то его высокая светлость велел ему начертить все те способы, по которым он желал, чтобы были укреплены сказанные ворота, и каждому из нас послал начерченными его ворота; так что когда я увидел те, которые касались до меня, и так как мне казалось, что способ их не такой, как надо, и даже весьма неправильный, то я тотчас же с этим чертежом в руке отправился к моему герцогу; и когда я пожелал показать его светлости недостатки этого чертежа, мне данного, то не успел я начать говорить, как герцог, взбешенный, повернулся ко мне и сказал: «Бенвенуто, по части отличного выделывания фигур я уступлю тебе, но по этой части я хочу, чтобы ты уступил мне; так что соблюдай чертеж, который я тебе дал». На эти грозные слова я отвечал, как только умел благостно, и сказал: «Опять-таки, государь мой, и хорошему способу выделывать фигуры я научился от вашей высокой светлости, потому что мы всегда это обсуждали немного с вами; так и об этом укреплении вашего города, что гораздо важнее, чем выделывание фигур, я прошу вашу высокую светлость, чтобы она соизволила меня выслушать; и в такой беседе с вашей светлостью она лучше сможет показать мне тот способ, каким я должен ей услужить». Так что, при этих моих обходительнейших словах, он благосклонно принялся обсуждать со мной; и когда я доказал его высокой светлости живыми и ясными доводами, что тем способом, как он мне начертил, будет нехорошо, то его светлость сказал мне: «Ну, так ступай и сделай чертеж ты, а я посмотрю, понравится ли он мне». И так я сделал два чертежа сообразно истинному способу укрепить эти двое ворот, и понес их ему, и, распознав верное от неверного, его светлость приветливо мне сказал: «Ну, так ступай и делай по-своему, потому что я согласен». Тогда я с великим усердием начал.

424

В это время разразилась сиенская война… — Враждебная Медичи республика Сиена, в которой часто находили приют флорентийские изгнанники, в 1552 г. поднялась против власти императора и с помощью войска, присланного Францией, изгнала из города испанский гарнизон. Козимо Медичи возглавил военные действия против Сиены, и после длительного героического сопротивления в апреле 1555 г. город был взят.

425

… Партичино, деревщику… — Перечисленные мастера, за исключением Пасквалино, известны нам из книги Вазари.

426

Франческо да Сангалло (1494–1576) — сын Джулиано да Сангалло, знаменитого архитектора, помогавшего Рафаэлю в строительстве собора Святого Петра.

427

… Джованбатиста, называемому Тассо… — См. прим. 3, гл. 13. кн. 1.

LXXXVI

Был на страже у ворот Прато один ломбардский капитан; это был человек сложения страшно могучего и речами весьма грубый; и был он заносчив и преневежествен. Этот человек тотчас же начал меня спрашивать, что я собираюсь делать; на что я любезно показал ему мои чертежи и с крайним трудом стал ему объяснять тот способ, которого я хотел держаться. А этот грубый скотина то покачивал головой, то поворачивался и сюда, и туда, меняя то и дело положение ног, покручивая усы, которые у него были превеликие, и то и дело натягивал себе отворот шляпы на глаза, говоря то и дело: «Черт проклятый! Не понимаю я этой твоей затеи». Так что этот скотина мне надоел, и я сказал: «Так предоставьте ее мне, потому что я ее понимаю». И когда я повернулся к нему спиной, чтобы идти по своим делам, этот человек начал грозить головой; и левой рукой, положив ее на рукоять своей шпаги, он слегка приподнял ее острие и сказал: «Эй, мастер, ты хочешь, чтобы я поспорил с тобой до крови?» Я повернулся к нему в великом гневе, потому что он меня рассердил, и сказал: «Мне будет стоить меньшего труда поспорить с тобой, чем сделать этот бастион и эти ворота». В один миг оба мы схватились за наши шпаги, и не успели мы их обнажить, как вдруг двинулось множество честных людей, как наших флорентинцев, так и других придворных; и большая часть изругала его, говоря ему, что он не прав, и что я такой человек, который бы с ним посчитался, и что если бы герцог это узнал, то горе ему. Так он ушел по своим делам, а я начал мой бастион; и когда я устроил сказанный бастион, я пошел к другим воротцам, над Арно, где я застал одного капитана из Чезены, самого милого, обходительного человека, какого я когда-либо знавал по этому ремеслу; он был похож на молодую барышню, а при случае это был мужчина из самых храбрых и величайший головорез, какого только можно вообразить. Этот милый человек так за мной ухаживал, что много раз заставлял меня стыдиться; он желал понять, и я любезно ему показывал; словом, мы старались учинить, кто учинит друг другу наибольшие ласки; так что я сделал лучше этот бастион, чем тот, гораздо. Когда я почти что кончил мои бастионы, то, так как некои люди этого Пьеро Строцци [428] учинили набег, округа Прато так перепугалась, что вся она стала выселяться, и по этой причине все телеги этой округи приезжали нагруженные, потому что всякий вез свое имущество в город. И так как телеги задевали друг за друга, каковых была превеликая бесконечность, то, видя подобный беспорядок, я сказал страже у ворот, чтобы они следили, чтобы у этих ворот не приключился такой же беспорядок, как случилось у ворот в Турине, потому что если бы потребовалось прибегнуть к опускной решетке, то она не смогла бы сделать свое дело, ибо осталась бы висеть на одной из этих самых телег. [429] Услышав эти мои слова, этот скотинище капитан повернулся ко мне с поносными словами, и я ему ответил тем же; так что мы учинили бы много хуже, чем тот первый раз; однако же нас развели; а я, окончив мои бастионы, получил несколько скудо неожиданно, что было мне кстати, и охотно вернулся кончать моего Персея.

428

Пьеро Строцци. — См. прим. 1, гл. 19, кн. 2.

429

… висеть на одной из этих самых телег. — В феврале 1543 г. группа солдат императорского войска попыталась проникнуть в занятый французами Турин, спрятавшись в сене на повозках, въезжавших в осажденный город. Солдаты должны были помешать страже поднять спущенный для проезда повозок мост и дать возможность остальному войску войти в Турин. Однако предупрежденные стражники, пропустив повозки, вовремя подняли мост, опустили решетку и напали на скрывавшегося неприятеля.

LXXXVII

Так как в эти дни были найдены некие древности в округе Ареццо, среди каковых была Химера, то есть тот самый бронзовый лев, какового можно видеть в комнатах рядом с большой дворцовой залой, и вместе со сказанной Химерой было найдено множество маленьких статуэток, также из бронзы, каковые были покрыты землей и ржавчиной, и у каждой из них не хватало либо головы, либо рук, либо ног, то герцог находил удовольствие в том, чтобы очищать их себе самолично некоими чеканчиками, как у золотых дел мастеров. Случилось, что мне довелось говорить с его высокой светлостью; и пока я с ним беседовал, он подал мне маленький молоточек, каковым я и постукивал по этим чеканчикам, которые герцог держал в руке, и таким образом сказанные фигурки опрастывались от земли и ржавчины. Проведя так еще несколько вечеров, герцог поставил меня на работу, и я начал доделывать те члены, которых не хватало сказанным фигуркам. И так как его светлость находил такое удовольствие в этих маленьких вещичках, то он заставлял меня работать также и днем, и если я медлил прийти, то его высокая светлость посылал за мной. Много раз я заявлял его светлости, что если я буду отклоняться днем от Персея, то от этого воспоследует несколько неудобств; и первое, которое больше всего меня пугало, было то, как бы то большое время, которое я видел, что берет моя работа, не было причиной тому, чтобы надоесть его высокой светлости, как оно потом со мной и случилось; другое было то, что у меня было несколько работников, и когда я не присутствовал, то они учиняли два значительных неудобства. И первое было то, что они мне портили мою работу, а другое, что они работали насколько можно меньше; так что герцог согласился, чтобы я приходил только после двадцати четырех часов. И я так удивительно ублажил к себе его высокую светлость, что вечером, когда я являлся к нему, всякий раз он мне усугублял ласки. В эти дни строились эти новые покои в сторону Львов; [430] так что его светлость, желая удаляться в более потаенное место, велел для себя устроить некую комнатку в этих покоях, сделанных вновь, а мне приказал, чтобы я ходил через его скарбницу, откуда я проходил тайком по галерее большой залы и некоими закоулками шел в сказанную комнатку совсем тайком; однако же по прошествии немногих дней герцогиня меня этого лишила, велев запереть все эти мои удобства; так что веякий вечер, что я являлся во дворец, мне приходилось долго ждать благодаря тому, что герцогиня находилась в тех передних, где мне надо было пройти, за своими удобствами; и так как она была хворая, я туда не являлся ни разу без того, чтобы ее не побеспокоить. Не то по этой, не то по другой причине, я стал ей до того в тягость, что она ни с какой стороны не могла выносить моего вида; и при всей этой великой для меня докуке и бесконечной неприятности я терпеливо продолжал ходить туда; а герцог такого рода отдал особые приказания, что как только я стучался в эти двери, то мне отворяли и, не говоря мне ничего, меня впускали повсюду; так что случалось иногда, что, входя тихонько этак неожиданно в эти потаенные комнаты, я заставал герцогиню за ее удобствами, каковая тотчас же разражалась такой бешеной яростью на меня, что я пугался, и всякий раз говорила мне: «Когда же ты кончишь чинить эти маленькие фигурки? Потому что это твое хождение мне слишком уж надоело». Каковой я благостно отвечал: «Государыня, единственная госпожа моя, я ничего не желаю другого, как только верно и с крайней покорностью служить вам; и так как эти работы, которые назначил мне герцог, продлятся много месяцев, то пусть ваша высокая светлость мне скажет: если она не желает больше, чтобы я сюда приходил, я сюда не буду приходить никоим образом, и пусть зовет кто хочет; а если меня позовет герцог, то я скажу, что чувствую себя плохо, и никоим образом не явлюсь сюда». На эти мои слова она говорила: «Я не говорю, чтобы ты не приходил сюда, и не говорю, чтобы ты не слушался герцога; но только мне кажется, что этим твоим работам никогда не будет конца». Не то герцог об этом что-нибудь прослышал, не то по-другому это было, но только его светлость начал опять: когда близилось к двадцати четырем часам, он посылал меня звать; и тот, кто приходил меня звать, всякий раз говорил мне: «Смотри, непременно приходи, потому что герцог тебя ждет». И так я продолжал, с теми же самыми трудностями, несколько вечеров. И однажды вечером, когда я вошел, как обычно, герцог, который разговаривал с герцогиней о вещах, должно быть, тайных, повернулся ко мне с величайшей на свете яростью; и когда я, немного испугавшись, хотел быстро удалиться, он вдруг сказал: «Войди, мой Бенвенуто, и ступай к своей работе, а я через малость приду побыть с тобой». В то время как я проходил, меня схватил за плащ синьор дон Грациа, мальчонок малых лет, [431] и стал учинять со мной самые забавные шуточки, какие может учинять такой малыш; так что герцог, удивляясь, сказал: «О, какая забавная дружба у моих сыновей с тобой!»

430

… в сторону Львов… — т. е. в сторону улицы Львов.

431

Синьор дон Грациа, мальчонок малых лет… — Дон Гарциа, сын Козимо I. В 1553 г. ему было шесть лет.

LXXXVIII