Жизнь без шума и боли (сборник)
Шрифт:
Новая жизнь
Эмма выбежала во двор, чтобы узнать, что там горит.
«Листья, это листья!» – обрадовалась она. Ей было стыдно признаваться в том, что, когда она неслась вниз по ступенькам, в ее воображении тлели и пылали крохотные лакированные домики, города-невидимки, населенные мышками-малютками, катастрофические предчувствия теснили, туфли от нетерпения казались малы.
«Эмма, это всего лишь листья!» – еще раз сказала себе Эмма и присела на корточки перед горящими листьями, сваленными в мягкую глубокую кучу. Достала из-за пазухи мобильный телефон и позвонила дочери. Начала ей рассказывать сбивчиво, но красиво: «Проснулась от тонкого запаха дыма где-то в шее, выбежала во двор, а тут так красиво, осень, дети листья жгут, я так давно не выходила просто так во двор понаблюдать
Дочь не слушала Эмму, была занята где-то, что-то там ритмично шумело – наверное, стирала. «Ей теперь много всего стирать», – любовно думала Эмма, выдыхая кислую гарь.
К горящим листьям подошли дети и начали ковыряться в куче палками. Эмма отошла назад, стала смотреть куда-то в небо, ей было неловко наблюдать чужую жизнь, шуршащую деловитыми сухими толчками, ей было проще сделать вид, что она осматривает облака, нет ли среди них достойных, а вот это можно было бы вылепить из глины и глазурью покрыть, а это похоже на мою бабушку в юности.
«Тут была кошка», – сказал кто-то из детей, вонзая палку в середину тлеющей кучи.
Эмма посмотрела на этого мальчика – это мальчик, отметила она – сузившимися глазами. Она не хотела знать ничего о том, что происходит внутри. Мысль о том, что можно просто сидеть рядом, вытянув вперед замерзшие кончики пальцев, показалась ей теплой и гладкой, как новорожденная кожа. Эмма вспомнила про кастрюльку с клейким глянцевым рисом, которая стоит в холодильнике. Потом – о том, как раньше любила мороженое с киселем. Когда мороженого в доме не было, маленькая Эмма съедала кисель в сухом виде, сидела на диване и грызла клюквенный крахмальный брикет, сверкая глазами, – без мороженого все равно как употреблять, можно и выкинуть. Эмма подумала, что мальчик, наверное, обратился к ней, но что ответить?
Мальчик печально повторил: «Тут была кошка. Внутри была. Она выбежала, да?»
«Выбежала?» – смеется его товарищ. Она не могла выбежать, ведь она просто лежала на земле и ни о чем не думала, и не собиралась уже никуда бежать, да и не надо было уже это. Просто навалить сверху осенних листьев и поджечь, как это делали в Индии.
«Я не видела», – хочет сказать Эмма, но вместо этого просто мотает головой туда-сюда. В ее шее что-то смешно щелкает.
Кто-то предложил окунуть руки прямо в листья. В руках у одного оказывается бутылка минеральной воды. Льют кому-то на руки, он с быстрым выдохом погружает их по локоть в мягкий огонь. Смеется – это совсем не больно.
«Я тоже могу», – говорит кто-то из них. Он может даже без воды. Эмме нравится этот трогательный детский героизм, он всегда одинаковый.
В четыре руки они поднимают Эмму, кладут ее на теплую землю и начинают рассматривать. Эмма покрыта черными и желтыми пятнами, шерсти на ней почти не осталось, но усы почему-то совсем не обгорели. Дети смотрят на Эмму и не могут отвести от нее глаз, хотя выглядит она не очень хорошо. Эмма смотрит на детей и думает о том, что пора бы вернуться домой: уже начинает становиться холодно, а если вернуться прямо сейчас, память об этом холоде будет длиться от силы две-три минуты, не больше.
Tempera tura
Градусника дома не было. Тем не менее Сара была уверена, что у нее температура. Из-за температуры она отменила несколько важных заказов и даже по телефону раза три сказала: «Нет, у меня температура». Но ближе к вечеру ей начало казаться, что она всех обманула, – просто сонливость, мигрень, вязкая женская дремотность. Чтобы успокоиться и не думать о том, что она подставила коллег (Сара обещала срочно дописать тот пресс-релиз, конечно же), она решила убедиться в том, что у нее действительно температура. К соседям за градусником идти было неловко, к тому же приступ тревоги случился аккурат в полночь. Сара, шатаясь, накинула на ночную рубашку черный кожаный плащ, сунула в карман ключи, кошелек, расческу (она никогда не выходила из дому без расчески) и оказалась в подъезде, уставленном домашними растениями. Лифт вызывать было невыносимо страшно, он даже невызванный угрожающе скрипел где-то вдали, туго ворочался и ржаво гремел пружинами, поэтому Сара, стараясь не наступать на расставленные буквально на каждой ступеньке экзотические растения в нелепых пластмассовых горшочках из-под магазинной сметаны, начала медленно спускаться
Дежурная аптека выглядела успокоительно, как упаковка барбитуратов. Над крыльцом переливалась лунная желтая вывеска, похожая на дружелюбное лицо какого-то мультипликационного монстра. Витрины и окна излучали белое призрачное сияние. Казалось, там, внутри, сидят бестелесные воздушные ангелы, коротающие быстрые летние ночи за эфирными чаепитиями и пустыми нежными беседами о хрупкости человеческого тела и удивительной силе человеческого духа, по природе своей, как общеизвестно, субстрата слабого, жидкого и разреженного. Сара толкнула огромную стеклянную дверь и тут же поскользнулась, едва удержавшись на ногах, – она стояла в луже крови. Кровью было залито практически все, что попало в ее довольно (и добровольно) ограниченное поле зрения – Сара, целенаправленно оцепенев, смотрела себе на ноги и не понимала, что происходит. Поднять голову, чтобы понять, почему на полу так много крови, она не могла – или, возможно, не хотела. Да, скорее всего не хотела. Приподняв ногу, Сара заметила, что за ее сандалией потянулась жирная кровавая ниточка с рябиновыми бусинами черноплодных сгустков. Сара поставила ногу на место. Нога будто бы провалилась, и Сара ощутила странную тошноту под сердцем. Зажмурившись, она произнесла спокойным голосом:
– Здравствуйте. У меня температура. Мне нужен градусник.
Сара почувствовала, как на расстоянии двух-трех метров от нее кто-то отрывисто дышит.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, – сказал ей кто-то очень взволнованный. – Давайте мы поможем вам сесть.
Кто-то обхватил ее за плечи. Ноги Сары начали погружаться в разлитую по полу кровь – по щиколотку, по колено. Когда ее бедра стали закипать от жаркой, неистовствующей кровавой бани, похоже, заполнившей всю аптеку («Что же здесь такое произошло?» – думает Сара, будучи не в силах открыть глаза), Сара почувствовала, что ее усаживают в кресло – впрочем, находящееся намного ниже уровня крови. Теперь она была наподобие пресловутого метафорического айсберга – снаружи только голова, руки и плечи, а все, что ниже, скрыто тяжелой, густой кровавой пеной, уходящей вдаль до белого-белого кафельного горизонта.
– Что случилось? – тихо поинтересовалась Сара, интуитивно прижимая руки к вискам.
– Успокойтесь, все хорошо, все в порядке, – сообщил испуганный женский голос. – Мы уже вызвали «скорую». Пожалуйста, потерпите еще пять минуточек.
– Пять минуточек я не могу! – совершенно искренне взмолилась Сара, чувствуя, как кресло совершенно безнадежным образом утопает в океане кипящей кровищи. – Я же захлебнусь! – вдруг взмолилась она совершенно чужими, неожиданными даже для нее самой интонациями.
Ее начали гладить по голове. «Давай я ей спою что-нибудь», – вдруг сказала одна из девушек. «Нет, подожди, – возразила другая. – Давай лучше ей обезболивающее вкатим – пока врачи приедут, уже шок может быть». Первая девушка запела какую-то тяжелую беззвучную песню. «Нет, ну нельзя это без рецепта, нам потом влетит!» – сказала третья. «Похоже, все три безвинно убиенные девушки не имеют никакого понятия о том, что вся эта кровь, которая вышла из берегов и затопила аптеку, – их собственная», – подумала Сара и хотела снова перекреститься, но рука в чем-то увязла, она даже знала, в чем именно. «Ужасный район, – вдруг поняла она, – надо срочно переезжать в центр куда-нибудь». Одна из девушек снова погладила ее по голове и сказала: «Ну потерпи. Вот уже совсем скоро».