Жизнь Чарли
Шрифт:
Мать выздоровела. Она вышла из больницы и забрала своих младших сыновей в ужасную мансарду, которая для мальчика была озарена прекрасным светом любви и свободы. Снова маленький сорванец стал бродить по улицам Лэмбета.
Тому, кто посетит этот квартал теперь, спустя шестьдесят лет, улицы и дома, где жил ребенком Чарли, покажутся почти нарядными. Свалка на Честер-стрит — прямо перед окнами комнаты Чаплинов — уступила место довольно кокетливым коттеджам, выросшим в 1938 году. Между двумя войнами привели в порядок претендующие на историческое прошлое улицы вокруг Кеннингтонского замка, построенного в стиле XVIII века.
За
Время изменило также и стиль коттеджа № 287 по Кеннингтон-род. Напротив него большой кинотеатр «Гренада» пестрит анонсами американских синемаскопических фильмов.
Но стоит отойти от больших улиц и углубиться в боковые переулки, как внезапно перед вами возникает в первозданном виде жалкая обстановка старого Лэмбета и детских лет Чарли. Нищета поразит всякого, кто пройдется по Элинор-плейс (возникла в 1818 году), по Гандль-стрит, Топез-стрит, по кривому (и знаменитому) Лэмбетуок и особенно, о, особенно по Лоллард-стрит, чье название напоминает о средневековой ереси.
На пустыре, оставшемся после упавших здесь в 1945 году нескольких ФАУ-2, построили школу, облицованную пестрыми плитками, и несколько «временных» бараков из фиброцемента, где до сих пор живут пострадавшие от бомбежки семьи. На задворках носится сотня младших братьев Чарли, с криком и хохотом удирая от полисмена пли классного наставника.
Застроенная ветхими лачугами Олд-Парадайз-стрит (улица Старого рая) ныряет под мрачный мост, по которому с грохотом бегут поезда метрополитена. На серо-зеленом вечернем небе вырисовываются с западной стороны колокольни Вестминстера, с южной огромный серебристый купол газового резервуара.
Старухи с сигаретами в зубах выставляют пустые молочные бутылки у порога своих черных коттеджей. Белокурые девушки бледны и оборваны или, наоборот, грубо накрашены и крикливо разодеты. Рабочие с серыми лицами жуют жалкую пищу в жалких ресторанчиках. Прогуливаются молодые люди, похожие на Блека Джинса [2] , они разговаривают громкими голосами и чувствуют себя грозой квартала. Три кумушки оживленно сплетничают на углу. Азия и Африка, смешавшие свою кровь с Уэльсом или Шотландией, окрасили в темный цвет некоторые молодые лица. И повсюду звучит грубый говор кокни.
2
Герой одного из фильмов Чаплина. — Прим. ред.
Вот и Уэйк-стрит (улица Бдения). Из десяти других улиц квартала это наиболее точный прототип знаменитой «Спокойной улицы» [3] , которая на свой лад устанавливала общественный порядок. Газовые фонари в переулках Лэмбета ничем не отличаются от фонаря, который помог изобретательному маленькому человеку одурманить грубого верзилу, наводившего ужас на весь квартал.
Кабачки называются здесь: «Перья», «Козленок», «Белое сердце», «Роза и корона»… Харчевня под вывеской «Рыба с жареной
3
Название одного из фильмов Чаплина. — Прим. ред.
Они идут по Лоллард-стрит. Выходят на Кеннингтон-род, где уже сгущается темнота. Стоя на тротуаре, друзья достают из просаленного пакета жареную рыбу и, разделив ее пополам, принимаются есть… Позади них на изрытой площадке Поунелл-террас сидят черноволосый мальчуган и белокурая девчушка и рассматривают книжку с картинками. Внезапно над их головами ярко вспыхивает электрический свет нового фонаря.
Этой обстановке, этому детству Чарльз Чаплин останется беззаветно верен всю свою жизнь. Об этом детстве зрелый человек вспоминал с поразительной точностью, когда в 1943 году направил дружеское послание жителям своего родного квартала, пострадавшего от жестокой бомбардировки гитлеровцев.
«Я всегда буду помнить Лэмбет и комнатку под самой крышей на Поунелл-террас, 3, где я жил ребенком. Вижу, как я одним духом скатываюсь вниз и взлетаю по лестнице через все три этажа, чтобы вылить помои. Вижу Хыоли, бакалейщика с Честер-стрит, у которого я покупал пять кило угля и на пенни зелени. Мясника Уоторна, который продавал на пенни колбасных обрезков, бакалейщика Ара, который за два пенни позволял запускать руку в ящик с крошками печенья. Все сохранилось в моей памяти — Лэмбет, который я покинул, его нищета, его грязь…»
Каждый вечер Ханна Чаплин расстилает на полу своей жалкой мансарды тюфяк — постель для двух сыновей. Чарльзу десять лет, Сиднею — четырнадцать. Он посещает школу юнг; он будет маленьким телеграфистом. Воспоминания Сиднея подтверждают воспоминания брата:
«Мы жили в крохотной жалкой комнатушке. Очень часто нам нечего было есть. Ни у Чарли, ни у меня не было башмаков. Не раз мать снимала свои ботинки, и один из нас, надев их, бежал в народную столовую за бесплатным супом — единственной нашей едой за весь день.
Бывало, что, согласно английским законам, констебль приходил описывать за долги нашу бедную обстановку, оставляя нам только матрац.
А когда наша мать находилась в больнице, нам не раз приходилось ночевать под открытым небом. Мы питались тогда фруктами и овощами, которые подбирали в канавах возле рынка, и спали на скамейках в парке. Чарли быстро наловчился из кусочков дерева и пробки, найденных на свалке, мастерить крошечные кораблики и продавал их другим ребятам по пенни за штуку».
Впоследствии у Чаплина нашлись враги — актеры и журналисты, которые насмехались над «всеми этими россказнями о голоде, снеге, холодных кулисах и чуланах с выщербленным полом». По их мнению, врожденная деловая сметка должна была уже с шестилетнего возраста оградить маленького Чарльза от нищеты.
Странное утверждение. Верно, что импресарио Ханны Чаплин из жалости дал небольшой заработок ее сыновьям Сиднею и Чарльзу, когда они подросли настолько, что могли что-нибудь станцевать или спеть песенку. Один за другим появились они на подмостках, едва достигнув шести лет. Но платили ли им хотя бы шиллинг за вечер? Да и появлялись они на сцене очень редко.