Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы I-XXIX)
Шрифт:
– Мне кажется, Хэм, именно поэтому и вы должны быть там, - улыбнулся я.
– Оно, конечно, мистер Дэви, так оно полагается, но... знаете ли, - тут он понизил голос и заговорил очень серьезно, - это молодая женщина, сэр... эту молодую женщину... Эмли ее знала когда-то, но теперь ей не следовало бы ее знать.
При этих словах в моей памяти встала фигура женщины, шедшей за ними несколько часов назад.
– Эта несчастная, пропащая женщина, мистер Дэви, в городе ее все презирают. От выходца из могилы так не
– Не ее ли я видел на берегу после встречи с вами?
– Она шла за нами?– спросил Хэм.– Может, и так, мистер Дэви. Точно не могу сказать, но вскорости после того она подкралась к окошку Эмли, - пришла на огонек, - и прошептала: "Эмли! Ради Христа, пожалей меня, Эмли! Ведь ты женщина, и у тебя есть сердце. Когда-то и я была такая, как ты!" Ну, как было не выслушать ее после таких слов?
– Правильно, Хэм. А что сделала Эмли?
– Эмли ответила: "Неужели это ты, Марта? Не может быть!" Видите ли, они долгое время работали вместе у мистера Омера.
– Теперь я вспомнил!– воскликнул я, припомнив двух девушек, которых видел, когда впервые попал к мистеру Омеру.– Я ее хорошо помню.
– Марта Энделл. На два-три года старше Эмли, но в школе они учились вместе.
– Я никогда не слышал ее имени, - сказал я.– Но продолжайте, не хочу вас перебивать.
– Да что еще говорить!.. Все сказано в этих словах: "Эмли! Ради Христа, пожалей меня. Ведь ты женщина, и у тебя есть сердце. Когда-то и я была такая, как ты!" Она хотела поговорить с Эмли. А Эмли не могла с ней там говорить, потому что ее дядя только что пришел, а он... да, мистер Дэви, он добрый, сердце у него мягкое, но он...– тут Хэм закончил с величайшей убежденностью: - он не допустил бы, чтобы они сидели рядом, не допустил бы ни за какие сокровища, лежащие на дне морском!
Я знал, что это так. Я понял это мгновенно, так же хорошо, как и Хэм.
– И вот Эмли написала карандашом на клочке бумаги, - продолжал Хэм, - и просунула в окно записку, чтобы та отнесла ее сюда. "Передай эту записку моей тете, миссис Баркис, - прошептала она, - и из любви ко мне она пустит тебя к себе, а там дядя уйдет, и я смогу прийти". Потом она мне рассказала то, что я вам сказал, мистер Дэви, и просила меня проводить ее сюда. Что мне было делать? Конечно, ей не след знаться с такой женщиной, но я не могу ей отказать, когда... она начинает плакать.
Он засунул руку в нагрудный карман своей грубошерстной куртки и бережно вытащил оттуда хорошенький кошелечек.
– Если даже я мог бы в чем-нибудь ей отказать, когда она начинает... плакать, мистер Дэви, разве возможно было ей отказать, когда она попросила меня спрятать вот это, - Хэм нежно встряхнул кошелек, лежавший на шершавой ладони, - хоть я и знал, для чего он ей нужен! Прямо игрушечка!– продолжал Хэм, задумчиво
Когда он снова спрятал кошелек, я горячо пожал ему руку, - это мне было проще, нежели говорить что-нибудь, - и мы ходили вместе минуты две в полном молчании. Вдруг открылась дверь, и Пегготи сделала Хэму знак войти. Я было хотел удалиться, но она кинулась за мной и попросила меня также войти в дом. Я предпочел бы миновать комнату, где они все находились, но они собрались в чистенькой кухоньке с кафельным полом, о которой я уже упоминал. Дверь с улицы вела прямо в нее, и я очутился среди них, прежде чем сообразил, куда я попал.
Девушка, которую я видел на берегу, находилась у очага. Она сидела на полу, положив голову на руку, которой оперлась о стул. Ее поза наводила на мысль, что голова этого погибшего создания покоилась на коленях у Эмли, а та только что встала со стула. Лица ее почти не было видно, волосы рассыпались в беспорядке, словно она сама их растрепала, но все же я разглядел, что она совсем молода и хороша собой. Пегготи плакала. Плакала и малютка Эмли когда мы вошли, все молчали, и оттого-то голландские часы, висевшие у шкафа с посудой, тикали, казалось, вдвое громче, чем обычно.
Эмли нарушила молчание.
– Марта хочет ехать в Лондон, - сказала она Хэму.
– Почему в Лондон?– спросил Хэм.
Он стоял между ними и смотрел на девушку; смотрел он на нее с состраданием, но было в его взгляде и недоверие, вызванное нежеланием видеть в ее обществе ту, кого он любит так горячо, - этот взгляд я хорошо запомнил. Они говорили так, будто она была больна, - тихим, приглушенным голосом, который тем не менее слышался отчетливо, хотя был едва громче шепота.
– Там будет лучше, чем здесь, - послышался третий голос, голос Марты (она оставалась неподвижной).– Там меня никто не знает. Здесь меня знают все.
– Что она там станет делать?– спросил Хэм.
Марта подняла голову, сумрачно посмотрела на него, и снова голова ее поникла, а правой рукой она обхватила шею и вдруг скорчилась, словно ее забила лихорадка или пронзила невыносимая боль.
– Она постарается вести себя хорошо, - сказала малютка Эмли.– Ты не знаешь, что она говорила нам... Правда, тетя, он... они... не знают?
Пегготи сочувственно кивнула головой.
– Я буду стараться, если вы мне поможете уехать, - сказала Марта. Хуже, чем здесь, я не могу... себя вести. Я стану лучше. Ох!– Она вся задрожала.– Дайте мне уехать из этого города, где все меня знают с детства!
Эмли протянула руку к Хэму, и я видел, что он вложил в нее полотняный мешочек. Приняв это за свой кошелек, она шагнула раз или два, но вдруг опомнилась и, подойдя к нему, - он стоял рядом со мной, - показала мешочек.