Жизнь Джейн Остин

Зима 1775 года выдалась суровой. 11 ноября натуралист Гилберт Уайт [1] заметил, что в Селборне, деревушке в графстве Хэмпшир, где он тогда жил, листья почти полностью

облетели. «Деревья оголяются», — записал он в дневнике. Всего в пятнадцати милях от него, в деревне Стивентон, жена приходского священника со дня на день ожидала рождения своего седьмого ребенка. Ей исполнилось тридцать шесть лет, одиннадцать из них она была замужем. Четверо крепких мальчишек бегали по дому и большому саду, по двору, окруженному служебными постройками, пробирались в поля и в лес на склоне холма. Старший, Джеймс, в свои десять уже выказывал недюжинные способности к учению, разделяя отцовскую любовь к книгам, а единственная дочь Кэсси забавляла мать своим несмолкаемым щебетом, следуя за ней повсюду — в коровник, в птичник к цыплятам и уткам… Кэсси было уже почти три года. В общем, за стенами кабинета мистера Остина редко бывало тихо.

Ноябрьские дни тянулись медленно, и все шли дожди, удерживая мальчиков в доме. К концу месяца темнело в три часа пополудни, и надо было поживей управляться с ужином, если хотели обойтись без свечей. Дитя все не рождалось. Пришел декабрь, принеся с собой обычные насморки и простуды. Ударил мороз, и пруды сковало таким льдом, что мальчишки отправились кататься на коньках. 16-го числа Уайт записал: «Туман и солнце, прелестный день».

16 декабря родилась наконец Джейн Остин. Месячная задержка с ее появлением на свет вызвала у отца шутку о том, что, дескать, они с супругой «в преклонных годах стали путаться в вычислениях». Ему было сорок четыре. Дитя появилось вечером, по его словам, без особого предупреждения. Нужды во враче не было: его редко звали ради такого рядового события, как роды, к тому же ближайший лекарь жил в Бейзингстоке, а туда, почитай, семь миль по плохой дороге. Во всяком случае, «все произошло легко и быстро», писал Джордж Остин на следующий день своей невестке Сюзанне Уолтер. Они были рады второй дочери, «игрушке, а в будущем приятельнице для Кэсси. Назовем мы ее Дженни». Далее в письме мистер Остин обсуждает предстоящее (если только погода позволит) состязание пахарей между хэмпширцами и жителями Кента. Священник в отдаленном деревенском приходе не только пастырь, но и земледелец.

Младенец был немедленно окрещен дома отцом — у Остинов так было заведено. Церковная церемония должна была состояться позже. А пока всерьез наступила зима. Снег лег толстым нетающим слоем, наметя сугробы высотой с ворота. Вскоре дорожки стали непролазными. «Суровая сибирская погода», — писал Уайт.

Миссис Остин лежала в своей спальне на верхнем этаже, в кровати под пологом, тепло укутанная пуховыми одеялами, а возле нее в колыбели спал младенец. За хозяйством — уборкой, готовкой и за всем тем, что требуется детям, — приглядывала, по всей видимости, ее золовка Филадельфия Хэнкок. И конечно, за стиркой, которой с появлением новорожденной значительно прибавилось. Служанки разводили огонь и кипятили в котлах воду, а из деревни приходила прачка и усердно трудилась целый день. На улице белье от мороза вставало колом, и дом был полон развешенными простынями и свивальниками.

Из-за плохой погоды соседи не наносили визитов, за исключением нескольких отважных джентльменов, которые прибыли верхом и привезли поздравления и подарки от своих жен. В сочельник дети разложили на подоконниках веточки остролиста. Ранним утром в Рождество мистер Остин оделся потеплее и зашагал вверх по склону холма к своей крошечной неотапливаемой каменной церквушке Святого Николая. Он надеялся, что освещения будет достаточно, чтобы отслужить службу и прочесть проповедь для тех фермеров и деревенских жителей, которые придут ее послушать. А потом — обратно вниз по заснеженному холму в безмятежной тишине. В Стивентоне жило не более тридцати семей, дома протянулись редкой цепью на некотором расстоянии от дома священника. В деревне не было ни лавки, ни гостиницы.

Если в доме действительно хозяйничала тетя Филадельфия, то с ней наверняка приехала и кузина Бетси, серьезная, темноволосая, хорошенькая Бетси. Она родилась в Индии, где по-прежнему пребывал ее отец, и иногда тетя Филадельфия поговаривала о том, чтобы туда вернуться. Бетси исполнилось четырнадцать, то есть она была почти взрослой, старше всех остальных детей в доме. И в их глазах она выглядела крайне утонченной особой. Большей частью она жила «в городе» (подразумевался, разумеется, Лондон). Там у нее имелась своя лошадь, о чем мальчишки Остин не могли и мечтать, а когда Бетси не ездила верхом, то добиралась куда нужно не пешком, а в материнской карете. Она учила французский; в десять лет уже играла в детском спектакле; у нее имелся клавесин и четыре нити жемчуга — недавний подарок отца. Джеймс, Эдвард и даже четырехлетний Генри смотрели на кузину с восторгом.

Когда детям было позволено зайти в спальню к матери, они увидели круглолицую малышку с пухлыми щечками и черными глазками. Все согласились, что больше всего она похожа на Генри, — он когда-то был таким же крупным

и миловидным младенцем. Миссис Остин кормила дочь грудью, как и всех своих детей. О том, чтобы выйти из дому, она пока и не помышляла. Да и продолжающаяся «сибирская» зима не прибавляла ей решимости, а когда в феврале началась оттепель, потоки воды и слякоть тоже удерживали ее в доме. Так что малышка провела три месяца в уюте материнской спальни, наслаждаясь вниманием, которое не надо было ни с кем делить.

Зима все-таки закончилась, тетя Филадельфия и Бетси уехали, и миссис Остин опять взяла все домашние хлопоты в свои руки. Утро 5 апреля выдалось пасмурным, но потом наконец выглянуло солнце. Маленькую Джейн завернули в несколько шалей, ее мать надела свою ротонду, поверх тоже замоталась шалью, и все семейство проследовало по дорожке к старой церкви, где на кладбище рос тис, в дупле которого хранили ключ, висели старинные колокола, а стрельчатую арку портала украшали две высеченные из камня головки, мужская и женская. Состоялось официальное крещение. Одной крестной матерью стала тетка мистера Остина из Кента, другой — кузина миссис Остин из Оксфордшира (обеих крестных звали Джейн), а крестным отцом — священник, женатый еще на одной кузине миссис Остин и живущий в Суррее. Вряд ли кто-либо из них проделал неблизкий путь, чтобы присутствовать на церемонии; произносить за крестных положенные слова было обычным делом. В дальнейшем ни один из них ничего не сделал для своей крестницы, и все же они — важная часть биографии Джейн Остин, свидетельство того, что на юге Англии у нее были обширные родственные связи.

Разбираться, что и как на самом деле произошло в ее жизни, не так-то просто. Она не оставила своего жизнеописания и не вела дневников, а может, они не сохранились. Ее сестра уничтожила почти все находившиеся у нее письма, племянница поступила так же с теми, которые сохранил один из братьев, так что остались лишь немногие, уцелевшие в других местах. Их всего 160, ни одно не относится ко временам ее детства; самое раннее из них она написала в возрасте двадцати лет. Первая биографическая запись появилась уже после ее смерти, и автор, ее брат Генри, отмечает, что жизнь его сестры «была крайне скудна событиями». После этого последовало полувековое молчание, а потом появились воспоминания ее племянника Джеймса Эдварда Остина-Ли. Он согласен с Генри: «Жизнь ее была на удивление бедна событиями: никакие перемены и драмы не нарушали ее ровного течения». Так и возникло представление, будто Джейн Остин прожила почти бессобытийную жизнь. Да, если сравнивать, например, с Чарльзом Диккенсом или с ее современницей Мэри Уолстонкрафт, Джейн Остин жила спокойно и неприметно. Ее отец не избивал ее мать; ей не пришлось в двенадцать лет работать на гуталиновой фабрике; однако, если взглянуть попристальнее, жизнь в доме священника вовсе не была безмятежной. Она была заполнена всевозможными событиями, драмами и даже трагедиями, которые оставили на душе писательницы следы столь же несмываемые, что и любая фабрика. Какие именно это были следы, выяснилось позднее; как выяснилось и то, что она сумела преодолеть детские травмы и поставить их на службу своему искусству.

Мистер и миссис Остин надеялись, что это их последний ребенок. У сестры миссис Остин Джейн Купер детей было двое, и «она уже давно не рожает, значит уже и не будет», — заключила миссис Остин в одном из своих писем [2] . (Правда, ее сестра Джейн вышла замуж тридцати двух лет, к тому же за сорокалетнего господина.) Однако, судя по всему, с точки зрения миссис Остин, тут было чему позавидовать. Финансовое положение Остинов оставляло желать лучшего. Джордж Остин был по уши в долгах, он занимал деньги у всех, в том числе и у мужа той же Джейн Купер. Он был должен брату миссис Остин Джеймсу Ли-Перро, своей собственной сестре Филадельфии Хэнкок и, отдельно от нее, ее мужу. Годовой доход мистера Остина, который складывался из десятины со Стивентона и соседней с ним деревни Дин, составлял всего лишь около двухсот десяти фунтов. Продажа продуктов с его фермы приносила, конечно, дополнительные средства, но и их не хватало, чтобы сводить концы с концами [3] . За три года до рождения Джейн он начал брать учеников-пансионеров. Приходской дом с семью спальнями и тремя мансардами вполне мог быть превращен в небольшую школу. Затея эта съела последние сбережения. Буквально перед крещением Джейн мистеру Остину пришлось, воспользовавшись связями Филадельфии, занять еще триста фунтов у лондонского стряпчего. Счетные книги мистера Остина — это бесконечное жонглирование выплатами долгов и новыми займами, которые, видимо, сильно тревожили его жену — если она вообще о них знала. Да, вырастить детей и вывести их в люди стоило денег, и в семействе Остин вполне хватало забот с Джеймсом, Джорджем, Эдвардом, Генри, Кассандрой, Фрэнсисом и Джейн. Самой простой формой контроля рождаемости тогда были раздельные спальни супругов, но у Остинов эта идея не прижилась, так что позднее в семье появился еще один ребенок.