Жизнь — это судьба

Стюарт Алекс

Она принесла чай, сообщив, что дежурный врач осмотрит меня во время очередного обхода, и оставила меня одну.

За чаем я прочитала письмо Генри. Оно было довольно длинным. Генри благодарил меня за переданное через Дженис устное послание, которое он, по его словам, прекрасно понял, и извещал, что будет находиться в том же самом госпитале, что и я, по крайней мере вначале, и что если мне потребуется помощь, я всегда могу обратиться к нему. Отец Дженис, мол, пригласил его провести некоторое время после выздоровления в их семье, и он намерен принять приглашение. Далее он писал:

«Любовь,

Вики,—странная штука. Рассудок и логика не имеют с ней ничего общего. Нельзя любить кого-то по приказу или перестать любить только потому, что кто-то не испытывает к тебе таких оке чувств. Но точно так же можно полюбить, не осознавая, что ты любишь. Мне и в голову не приходило, что я люблю или когда-нибудь смогу полюбить Дженис, пока вы не открыли мне глаза, и затем, признаюсь, мне сделалось очень совестно, поскольку я понял: вы правы. Хотя получается какая-то бессмыслица, ибо я не перестал любить вас... Если, конечно, не признать, что мужчины в состоянии с одинаковой силой любить сразу двух женщин, испытывая по отношению к каждой из них совершенно различные чувства. Вы такое допускаете?»

Я тоже задумалась над этим вопросом, опустив письмо на одеяло. Прямота Генри приводила, как всегда, в замешательство. Вновь взяв в руки письмо, я возобновила чтение.

«Мне кажется,—писал он далее,—я люблю вас и одновременно люблю Дженис. А это значит, что в нужный момент я сделаю ей предложение. Вы любите Коннора, и я от всей души желаю, милая, прелестная Вики, чтобы он вернулся к вам и стал достойным вас. Я вам предан навечно. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, только позовите, и я в вашем распоряжении в любом качестве.

А теперь прощайте и позвольте поблагодарить вас за все то, что вы для меня сделали и значили. После знакомства с вами я сделался лучше и стану хорошим мужем, беря пример с вас. Надеюсь, что мы когда-нибудь вновь встретимся и что в тот момент вы будете счастливее, чем раньше. А это возможно, так как, по словам Дженис, у причала вас встретит муж—источник вашего счастья. Хотел бы надеяться, что он это понимает. Благослови вас Господь, Вики.

Генри».

Я долго сидела неподвижно с письмом в руках; голова казалась пустой, душа охладела, и я была совершенно не в состоянии связно мыслить. Я радовалась за Генри и Дженис, но и только: на большее я была не способна. Девушка, которая укладывала меня, заглянула в палату пару раз. Она извинилась за то, что дежурный доктор еще не добрался до меня, в главной палате, мол, его задержали неотложные дела. Она поинтересовалась, все ли у меня в порядке и что мне хотелось бы на ужин.

Поблагодарив, я сказала, что чувствую себя хорошо и на ужин ничего не желаю, но сестра все-таки уговорила меня выпить хотя бы чашку чаю. Когда его принесли, я не смогла пить. Встревоженная сиделка измерила мне пульс и температуру и, не удовлетворенная, попросила меня лечь, а сама вышла и через несколько минут вернулась с задерганным дежурным врачом.

Он прочитал историю болезни, бегло осмотрел меня и, предупредив, чтобы я немедленно звонила, если почувствую боль, сделал мне укол. Обращаясь к сиделке, коротко распорядился:

— Присматривайте за лейтенантом Дейли. Через

каждые полчаса пульс и температуру...

Он понизил голос, чтобы я не могла разобрать его последние инструкции. Сиделка — военнослужащая в чине капрала — послушно произнесла: «Да, сэр», — но выглядела довольно испуганной. Когда доктор ушел, она, с беспокойством хмурясь, захлопотала вокруг меня. Вскоре укол подействовал, и я уснула.

Проснулась я внезапно, разбуженная странной, мучительной болью. Она накатывала волнами, то обрушиваясь на меня, то снова отпуская, в течение нескольких минут я совсем не ощущала боли и даже могла сидеть. Но боль неизменно возвращалась. Я протянула руку, стараясь нащупать кнопку звонка, и нажала из последних сил. Через несколько секунд дверь в палату распахнулась, я увидела в светлом квадрате голову сиделки.

— У вас горит свет, — проговорила она, приближаясь. — Вам что-нибудь нужно?

Я только смотрела на нее, не в силах произнести ни слова. Но вот боль прошла, и я смогла объяснить, в чем дело.

— Я позову медсестру, — пообещала она и удалилась, торопливо шаркая резиновыми подошвами по навощенному полу коридора. Казалось, она отсутствовала целую вечность. Когда же вошел дежурный врач в сопровождении медицинской сестры, у меня уже началась ужасная лихорадка.

Взглянув на меня, они не стали терять времени.

— Сестра, пожалуйста, одеяла, — приказал доктор, — и побольше грелок с горячей водой: бедную девушку сильно знобит. Сделаем укол, хотя не думаю, чтобы от него была большая польза.

Мои зубы безостановочно выбивали дробь. Сиделка принесла еще одеял, а сестра плотно завернула меня в них. Мне было настолько холодно, что даже полдюжины грелок оказались не в состоянии согреть мои окоченевшие руки и ноги. Доктор сделал второй укол, который, по-видимому, так же мало помог, как и первый. Взяв меня за руку, он сказал:

— У вас все хорошо. Не волнуйтесь.

— Что... с-со... мной? — с трудом выговорила я, вглядываясь ему в лицо. — Опять... м-малярия? Мне так х-холодно, я...

Доктор успокаивающе похлопал меня по руке.

— Это не малярия. Боюсь, что вы можете потерять ребенка, но мы попытаемся его спасти. Сделаем все, что в наших силах.

Доктор действительно старался, но когда я услышала, как он попросил предупредить хирурга, то поняла, что борьба закончилась. После этого я потеряла всякое представление о времени, поскольку боль стала невыносимой. И не успела я сообразить, что означает появившаяся рядом с моей кроватью тележка, как уже была на пути в операционную. К тому моменту боль немного утихла, и мне уже было совершенно безразлично, что со мной произойдет.

Много, много времени спустя меня разбудил голос, приказавший.

— Выпейте вот это.

Я послушно выпила и спросила, что с ребенком. Тот же голос с сожалением ответил, что ребенок мертв, и торопливо добавил:

— Не огорчайтесь слишком, голубушка. Хирург сказал, что нет причин не родить другого ребенка, когда окрепнете.

— Хирург... так и сказал?

— Да, милая. А теперь спите. У вас все в порядке, утром вы почувствуете себя значительно лучше.

По голосу я узнала медсестру и попыталась улыбнуться. Она прохладной ладонью коснулась моей щеки.