Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
Продавать имение я не стал, хотя не получал с него ни копейки: зато все молодые ребята, кроме совсем негодных, отправлялись в Тулу на оружейный завод. Часть спилась с кругу, часть разбежалась — но десятка три вышли в настоящие мастеровые. А пятеро лучших учились в Навигацкой школе и глядели прямо в инженеры. Когда городским жителям случалось навестить родню — девки пялились на них во все глаза, младшие братья упрашивали взять с собою, и даже матери, провожая, уже не выли, как по покойнику. Деревня смирилась со своей судьбой и в общем меня слушалась. Не то что новопожалованная, которую посетил неделей раньше.
Там,
Но тут мужицкое упрямство взыграло. Не знаю, почему: может, владелец показался недостаточно грозным. Тощий, бледный и хромой — что из него за помещик!
— Послушайте, почтенные! — Проходя одни и те же рассуждения по третьему кругу, я начал терять терпение. — Вы меня уверяете, что оброки платить не в силах, потому как земли у вас мало, и та неродящая.
— Истинно так, милостивец! Голодною смертью помираем!
— Ты, братец, только не говори, что с голоду опух — на тебе сала, как на кабане. Здесь суглинки да болота, а в Азовской губернии чернозем нетронутый в аршин глубиной, и урожай сам-двадцать — обычное дело… Но переселяться, значит, отказываетесь?!
— Помилуй, батюшко! Хоть бы и помереть — да на своей земле!
— Не гневите Господа. Он без людских подсказок решает, когда кого прибрать. А вас еще сто лет здесь оставит, ему такие спорщики на небесах нахер не нужны. Зато я не оставлю: жалко мне глядеть, какие вы бедные да убогие. Чтоб было кому вас, сирот казанских, призреть — продам деревни к тульским заводам! И мне лучше — а то прибытку никакого…
Елейно-придурковатые выражения сползли со стариковских лиц. Выборные стали переглядываться: а мы, это, не переборщили, братцы? О жизни заводских крестьян слышали всякое — но хорошего мало. Растерянность сменилась испугом.
— Не надо, батюшка! Не хотим к тульским заводам…
— Ладно, будь по-вашему! Не хотите к тульским? Продам к уральским! Что, опять не ладно?! Да на вас, смотрю, не угодишь! — Я обернулся к состоявшему при мне унтеру. — Тимоха! Приказчик демидовский пока еще в уезде, давай-ка седлай коня и дуй за ним! А вы, почтенные, ступайте с Богом!
Опустив головы, старики вышли прочь, чувствуя, что сваляли дурака — не нужно было так прибедняться! Прошло не более получаса, когда робкий стук возвестил возвращение выборных, павших со слезами в ноги:
— Не погуби, боярин! Заплатим без прекословия, колико скажешь! Токмо не отдавай в ту неволю египетскую!
Вернулись старшины не со всех деревень — и ладно. Упрямцы и тугодумы на другой день стали приписными. Зачем мне пачкать шпагу усмирением собственных крестьян? У Демидовых заводская стража есть, вот им такие дела впору. С переселением на юг тоже решили. Первыми отправляются охотники, своею волей; во вторую очередь недоимщики. Переселенцам льгота дается и помощь — хлебом, лесом и земледельческим снарядом. Кто здесь беден — может, там разбогатеет. А справные хозяйства нарушать незачем: если платят вовремя все подати и оброки, сам их не трону и другим не дам.
Когда-то я наивно полагал, что царь рано или поздно перестроит отношения сословий на европейский лад, дав
Теперь вообразите, что перед следующим ночлегом лихого поручика встретит у околицы нагло ухмыляющийся мужик: "Тута деревня генерала Страхолюдова, а я прикащик евонный. Тябе, мил человек, чево здеся надо?!" Потом, на вежливую просьбу о пристанище, укажет, что переночевать можно вон в том овине — только, от греха, не курить и огня не разводить. Крупу и муку он готов продать по базарной цене, а насчет курей чтоб и не мечтали — не велено. По деревне зря не шляться, а ежели какая девка на что пожалуется, так поручика самого раком поставят…
Трудных для крестьян ситуаций бывает в русской жизни множество, причем гражданские власти ничуть не более сынов Марса уважают права и собственность жителей. Бекташевский староста Егор Антипов давно жаловался в письмах на уездных лихоимцев. Пока я путешествовал, новые несчастья приключились.
— Александр Иваныч, благодетель ты наш! Беда с глуздовскими мужиками! Соседи, век бы их не видать! Еще в прошлом годе на поемных лугах наших косцов побили, покалечили, с покоса согнали — а теперь и в Чернореченский лес не пускают, говорят — ихний! Да какой же ихний, когда он спокон веку, от прадедов, наш! А помещик у них Иван Заломаев, лихой человек, злобный и жадный — сам этим всем и верховодит. Как наедут на кого — над бабами охальничают, а мужиков бьют, иной раз и до смерти: брат мой двоюродный Никита от таковых побоев слёг, да потом и помер: нутро ему отбили…
— Погоди, Егор. Давай по порядку. Что, раньше такого безобразия не было?
— Раньше мы бы за себя постояли. А как угодно было твоей милости парней наших в заводскую работу забрать, силы-то и не стало…
Да! Похоже, тут надо поддерживать равновесие, словно меж европейских держав. А я, не подумавши, весь политический баланс нарушил… Значит, мне и исправлять.
— Ну а что же их помещик не на службе? Больной или в нетях сказывается?
— Не ведаю, батюшка! Только дай Боже всякому столько здоровья: то пьянствует, то скачет по округе с подручниками, а уж до баб охоч — такое про него толкуют, что и сказать грешно… И никакого угомона на него нет!
— А с податями у нас чего? На соседа жаловаться — все равно в уезд ехать, надо заодно разобраться.
— Так вот смотри, Александр Иваныч…
В парадном мундире от венского портного и при кавалерии, я без стука распахнул дверь земской избы. Правда, не ногой — нога еще болела. Ландрат Рогожников, исполнявший прежнюю воеводскую должность, встретил гостя с должным почтением и явной опаской, но сдаваться на дискрецию не спешил. На своей почве приказные стоят потверже, чем заезжий генерал.