Жизнь и деяния маленького Томаса по прозвищу Мальчик-с-пальчик
Шрифт:
Вармунд, Эльза, Кирмес.
Вармунд. Да правда ли всё это? Жена! Слыхала, что малыш вытворяет?
Эльза. Вот уж не думала… Заморыш – а такой способный.
Кирмес. Говорю же вас, король и вся страна обязаны ему своим спасением, благодаря ему
враг разбит наголову. Поговаривают даже, вашему Томасу будет воздвигнут памятник на
большой рыночной площади, что бы и потомки не забывали об этой удивительной
истории. Но скульптору приказано делать статую не в натуральную величину,
масштабных и величественных пропорциях, просто колоссальных размеров, – иначе ни
один человек Томаса и не разглядит.
Эльза. Надо думать. Разве посадить его на коня, что бы получилось возвышение.
Кирмес. А во дворце было торжество по случаю славной победы, одержанной почти
исключительно героическим, скажем так, побегушкам этого маленького мальчика, Томаса.
Король устроил пир, пригласил всех своих генералов и принцев, и, когда они сели за стол
– что вы думаете? – самый красивый паштет на середине стола вдруг раскрылся. А там
маленький Томас сидит, разодетый прямо как ангелочек. И он поднялся во весь рост и
прямо с блюда, как с кафедры, произнёс целую проповедь о счастье мира и благе
подданных, о правах человека и обязанностях князей, о вреде акциза и тому подобное. Как
говорил! Всех слеза прошибла! А потом его извлекли из паштета и усадили за стол.
Сперва, правда, пришлось подложить не то три, не то четыре подушки, что бы до стола
доставал.
Вармунд. Жена, жена, ты только послушай, радость-то какая! Малыш принёс нам счастье!
Эльза. Я всегда говорила – в этой малявке есть что-то великое.
Вармунд. А вот и милостивый господин идёт.
Входит Кай.
Кай. Сидите, сидите, не пугайтесь, теперь вам меня бояться нечего. Сынок ваш, этот
пройдоха, знатно мне удружил: король теперь на меня и смотреть не хочет, а всё из-за
вашей недотыки – я, видите ли, чуть его не прибил! Так ведь он помешал мне выпить! Вот
какую змею я пригрел на своей груди!
Вармунд. Ваша милость, не может быть, что бы он это нарочно.
Кай. Хорошо, не мне об этом спорить, он своими волшебными сапогами послужил на
славу отечеству, и теперь, хоть ростом и не вышел, а видная персона. Ещё одно: король
мне приказал доставить вас во дворец, вас и детей ваших. Он сам хочет позаботиться о
вашем счастье.
Вармунд ( вскакивая). Жена! Ты слышишь?! Нет, я сейчас рассудка лишусь! Сделай
милость, скажи мне какую-нибудь гадость, не то я совсем голову потеряю. Слыханное ли
это дело – мы все к королю, а господин наш будет нам провожатым, да ещё не смеет
больше нас лупцевать! Каково, а?!
Эльза. Опомнись, муженёк, не задавайся
кругом пошла, что ж с тобой при дворе-то будет? Опозоришь нас.
Кирмес. Да, да, кум, придите в себя, а то ещё придётся мне вас трепанировать.
Благодарите судьбу – но смиренно, радуйтесь – но знайте меру. А уж после, когда вы при
дворе освоитесь, обо мне не забудьте, вспомните, сколько я вам добра сделал, как помогал
– в кредит и наличными.
Кай. Пойдёмте, моя повозка ждёт вас. Король велел поторапливаться.
Вармунд. Сейчас, сейчас, ваша милость! Вот только остальных шестерых соберём. То-то
они удивятся!
Уходят.
Сцена седьмая.
Будка сапожника.
Цан со своими подмастерьями, все за работой. Входит Альфред.
Цан ( поворачиваясь к Альфреду). Нет, нет, почтенный директор школы, даже и не
рассказывайте мне этих сказок про Мерлина. Поверьте, уж я-то разбираюсь, сразу видно –
эти сапоги от древних греков. Такая работа – и что бы в наше время? Да ни за что на свете!
Какая прочность, простота, благородство форм, а крой какой, а стежки чего стоят! Да
клянусь вам, это сам Вулкан, – и не пытайтесь меня разубедить. Вы только взгляните, вот я
его ставлю: какая строгость очертаний, какая пластичность, какое скромное величие, – и
никаких излишеств, всяких там завитушек, никаких варварских ухищрений и тем паче
романтических выкрутасов наших дней, когда и подошва и материал, и ушко и мысок, и
каблук, и даже вакса служат одному – лишь бы пыль в глаза пустить! Весь этот блеск, пестрота, мишура – и никакого чувства идеала! Кожа, видите ли, должна блестеть, подошва – скрипеть, в этом, мол, и есть гармония согласованности, – тьфу, жалкое
скорнячество! Древние прекрасно обходились без этих премудростей.
Альфред. Вы говорите с таким знанием дела, что почти меня убедили.
Цан. Друг мой, поверьте, эта пара – из тех сапог, что носили ещё Минерва или Меркурий.
Ведь вспомните – этим особам достаточно было одного шага, что бы спуститься с Олимпа
куда угодно, хоть на пятьдесят, хоть на шестьдесят миль. Сами посудите – как им это
удавалось? Только с помощью таких сапог! С тех пор, конечно, сила их поубавилась, ибо с
каждой починкой они теряют одну милю. Видите, как просто, ясно, красиво и даже
символично раскрывается их загадка, и, заметьте, безо всяких басней о Мерлине и
колдовстве, без всех этих фантазий наших суеверных предков. Ну вот, а теперь, после
очередной починки, они будут шестимильными. Я должен немедленно отослать их во