Жизнь и искушение отца Мюзика

Ислер Алан

За это время Пиш стал до некоторой степени экспертом по Шекспиру. Сначала он посвящал час в день изучению его пьес и стихов. Но скоро часа оказалось мало, и он удвоил время, предназначенное для этих мирских занятий.

Затем стал добавлять еще несколько минут, которые ему удавалось оторвать от других своих обязанностей: молитвы и религиозные обряды, ученики и толкование Торы и Талмуда, обширная переписка и многие другие занятия и, конечно, возлюбленная Сара, прекрасная, цветущая и, как прежде, весьма дерзкая на супружеском ложе.

Пиш вдумчиво и обстоятельно изучал не только творчество Шекспира, но и его эпоху. Он познакомился с трудами доктора Джонсона и других достойных доверия авторов, писавших о жизни и творческих открытиях Шекспира. Он прочел все, что мог, из английской истории времен царствования Елизаветы I и

Якова I. Читал других поэтов и драматургов этого золотого века: Сидни, Спенсера, Марло, Джонсона, Донна. Со временем Пиш стал записывать и собственные мысли о пьесах и стихах Барда, об их смысле, о психологических тонкостях, которые они раскрывают. Ему казалось, что гений с таким глубоким пониманием человеческой натуры и в то же время с таким очевидным сочувствием к ближним должен быть евреем, мог быть только евреем. И Пиш проводил, как он сам писал, «многие бесплодные часы», пытаясь отыскать в шекспировских произведениях подтверждение тому, что, как говорила «самая душа» его, должно быть истинным. Изучение творчества Барда и наслаждение радостью, излучаемой его произведениями, стало еще одним, тайным, призванием Пиша, — и сам Бард обеспечил его оправданием: «Не грех для человека следовать своему призванию» [201] .

201

«Генрих IV». Часть I. Перевод под ред. А. Смирнова.

Что же касается усилий Пиша заполучить какое-нибудь неизвестное произведение шекспирианы, то его роковым образом преследовали неудачи. Прошли годы, его борода побелела, пухленькая Сара стала толстой и болтливой, но его поиски по-прежнему оставались тщетными — если, конечно, не считать наградой истинное наслаждение, эстетическое и интеллектуальное, которое дарило ему его «тайное призвание». Должно было пройти немало времени с той поры, как он оставил надежду, до того дня, когда впервые взял в руки «Любовные и другие сонеты». И это было, конечно, чудо. Если бы…

Если бы эта книга не являлась, как я полагаю, подделкой, фальсификацией, карикатурой, которую Пиш, отчаявшись возвратить евреям «Агаду» из Дунахарасти, сам произвел на свет. В конце концов, оба они, и Пиш и сэр Персиваль, были уже стариками. Один из них мог умереть, прежде чем будет выкуплена «Агада». Эта угроза должна была все больше и больше терзать Пиша. Не могу ничего утверждать, ведь я так и не видел «Любовные и другие сонеты» в Бил-Холле. Прошло слишком мало времени между тем моментом, когда Аристид обнаружил книгу в библиотеке, и тем, когда Мод продала ее Аристиду. Но мои подозрения, думаю, вполне обоснованны. Во-первых, я нашел среди пестрого собрания бумаг Пиша фрагмент пьесы, с пометкой, что она принадлежит перу Барда, однако написан он рукой Пиша, его легкоузнаваемым почерком на иврите.

Из

Печальной трагедии о принце Исаве, или Все это правда

Уильяма Шекспира

Сцена вторая. Исаак на смертном одре. Полдень.

Исаак

Кто ты, что медлишь на моем пороге? Войди, откликнись, покажись. Глаза мои теперь угасли, но прежде они горели ярко И видел я, как ангел светлый В тот страшный день явился в небе, Чтоб властно руку отвести Авраама, Отца родного моего, когда тот поднял нож, Готовясь сердце поразить мое. И громче говори, открой мне, кто ты. Ведь глух я стал от старости.

Иаков

Да это я, твой сын.

Исаак

Который из двоих?

Иаков

Твой сын Исав с тобою говорит, о, дорогой отец, Твой первенец.

Послушный твоему приказу, Принес я кушанье любимое твое. Его отведав, Наберешься сил, что отняла безжалостная старость. Зовет тебя на трапезу Твой сын Исав.

Исаак

Иди сюда и сядь подле меня.

Иаков

О, мой отец, благословенье не забудь, что обещал ты.

Исаак

В свой срок получишь. Но скажи, Исав, Как ты сумел так скоро желание мое исполнить?

Иаков

В сегодняшней охоте Господь мне даровал удачу. На след я вышел быстро и, зверя чистого добыв, Вернуться поспешил, чтоб приготовить Любимый острый твой гуляш.

Исаак

Дай Бог, чтоб все так было. Но я страшусь чего-то. Сядь ближе, чтоб мог, тебя ощупав, Узнать, мой сын ты или нет.

Иаков приближается к нему.

Этот нежный голос — точно голос Иакова. Но руки волосатые — Исава. Подобен я волне: застыв в сомненьи, не знаю, Двигаться мне к берегу иль отступить. Но попытаюсь снова. Так подойди поближе И поцелуй меня, чтоб мог, понюхав я одежду, Узнать, ты ль мой Исав.

Иаков

Да, это точно я.

Он целует Исаака.

Исаак

Отпали все сомненья, ты пахнешь, как Исав. Я глух, и слеп, и смерти час уж близок, Но обонянье мне помогает видеть.

Возможно, Пиш начал писать «пьесу Шекспира» на ветхозаветный сюжет в безрассудной попытке продемонстрировать еврейство своего нового героя; отказался же он от этой затеи, возможно, потому что почувствовал: ему не справиться с задачей. Как бы там ни было, но вскоре он попробовал силы в елизаветинском сонете и нашел себя в жанре короткого лирического стихотворения. Несколько сонетов, сохранившихся в его бумагах, собраны под общим названием «К Сирине», имя, под которым, как я предполагаю, была поэтически воспета Сара. Один пример может раскрыть меру его дарования (или, если угодно, отсутствие такового):

Бывает, от любви моей терплю насмешек град, То ножкой топнет на меня, а то нахмурит бровь, Она впадает в бурный гнев — меня терзает ад, От поцелуя же ее во мне вскипает кровь. Но что бы милая моя со мною ни творила, У женщин, видимо, в лице скрыт мужества исток — Ведь от красы ее растет моя мужская сила И от иных укромных мест, что я изведать мог. Бросает этот парадокс свой вызов здравому уму И философии, которой не надо этих пустяков. В душистом гнездышке ее на самом деле я живу И умираю, а потом я здесь же воскресаю вновь. Так я живу с одной надеждой — умереть И, смерть приняв, в любовном пламени гореть.