Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
Однако, ничего этого он сейчас вслух не выразил и не показал даже виду, а поклонился, как положено, жениху и невесте и сказал вежливо:
– Здравствуйте.
А потом сделал поклон для всех остальных и им сказал общее:
– Здравствуйте.
На это ему никто не ответил, а Плечевой подтолкнул в спину к столу, там как раз стояла свободная табуретка. Чонкин устроился на этой табуретке и огляделся.
Слева от него сидел пожилой упитанный мужчина в вышитой украинской рубашке, подпоясанной шелковым крученым пояском. У него было круглое лицо с маленьким толстым носом и нависающими
Соседство справа было для Чонкина более приятным: здесь сидела молоденькая, лет семнадцати девица, с едва развившейся грудью и с двумя хвостиками косичек с бантиками на концах. Девица эта без всякой ложки, а прямо ртом ела размазанную по тарелке манную кашу с маслом и поглядывала украдкой на Чонкина любопытно и озорно. И тут только Чонкин заметил, что все сидящие за столом, как и его соседка, тычутся ртами в тарелки и никаких вилок или хотя бы ложек перед ними нет и вроде бы ни к чему. Никак, чучмеки, подумал Чонкин и вопросительно глянул на Плечевого, устроившегося напротив, на той стороне стола. Плечевой кивнул ему, чтобы он не волновался, дескать, все идет, как надо, а сидевшая рядом с ним краснолицая женщина в крепдешиновом сарафане стала как-то странно подмигивать и строить разные рожи, отчего Чонкин смутился, покраснел и перевел взгляд на соседа, а тот улыбнулся ему и сказал:
– Ты, милок, не робей, здесь все свои, и никто тебя не обидит.
– А я и не робею, храбрясь, сказал Чонкин.
– Робеешь, не поверил сосед.– Ты только делаешь вид, что не робеешь, а на самом-то деле еще ух как робеешь. Тебя как звать-то?
– Чонкин я, Ваня.
– А по отчеству?
– Васильевич, охотно сообщил Чонкин.
– Это хорошо, одобрил сосед.– Царь был когда-то Иван Васильевич Грозный. Слыхал, небось?
– Вообще чего-то слыхал, подтвердил Чонкин.
– Хороший был человек, душевный, с чувством сказал сосед. Пододвинул к Чонкину стакан с водкой, а другой взял себе. – Давай, Ваня, выпьем.
Чонкин собрался весь, задержал дыхание, как всегда, когда пил водку, чтобы пошла, а она оказалась без вкуса, без запаха, просто вода. Однако в голове зашумело, и настроение поднялось сразу, стал себя чувствовать Чонкин свободнее.
Подвинул к нему сосед тарелку с закуской – огурчики соленые, картошечка жареная. Поискал Чонкин глазами вилку не нашел, хотел есть руками, а сосед снова вмешался:
– А ты, Ваня, ротом прямо. Ротом-то оно способнее. Послушался Чонкин, попробовал и правда, приятнее и вкуснее. И на что люди вилки разные да ложки придумали. Мыть их надо. Морока одна.
А сосед все смотрел на него добродушно, улыбался. Да и спросил:
– А ты, Ваня, я на петлицы гляжу, летчиком, что ли, служишь?
Иван только хотел ответить как-то уклончиво, а тут соседка справа вмешалась.
– Нет,– писклявым сказала она голоском,– он на лошади ездит.
Удивился Чонкин: такая молодая, а
– Неужто на лошади?– обрадовался сосед. – Это хорошо. Лошадь – это самое милое дело. Она тебе не гудит, не урчит, и бензином от ей не пахнет. И сколько же у вас лошадей, интересно, в части?
– Четыре, пропищала девица.
– А вот и не четыре, сказал Чонкин,– а три. Кобыла была пегая, ногу сломила. Ее на бойню отправили.
– Пегую отправили, а гнедая родила жеребеночка, досказывала свое девица.
– Ты с ей не спорь. Она знает, сказал сосед.– Ты мне лучше вот что выскажи эроплан быстрее бегает, чем лошадь, или же лошадь быстрее?
– Глупый вопрос, сказал Чонкин.– Да он когда низко летит, так вот так прямо вжжик!– и нету его, а когда высоко заберется, то медленно.
– Ты скажи! Сосед качнул головой изумленно и начал задавать Чонкину другие вопросы сколько ему лет, да давно ли в армии, как там кормят, как одевают и на сколько дают портянки. И Чонкин отвечал ему охотно и обстоятельно, пока не спохватился, что выбалтывает первому встречному совершенно секретную Военную Тайну. И как это его угораздило! Ведь сколько раз говорили, сколько предупреждали: не болтай! Болтун – находка для врага!
А враг в вышитой рубашке уже совсем обнаглел и, не,таясь, бегал карандашиком по разложенному на колене блокноту.
– Ты, слышь, ты чего это?– метнулся Чонкин к соседу и потянул руки к блокноту. Отдай сюда!
– Да ты что, что кричишь-то?– засуетился сосед, свертыавя блокнот в трубочку.– Чего кричишь? Люди вокруг чего подумают.
– А ты зачем пишешь?– не унимался Чонкин.– Тоже мне писатель нашелся. Отдай, говорят.
Он кинулся на своего противника и уже чуть было не ухватил блокнот, но сосед неожиданно быстрым движением сунул его в рот и в один миг проглотил вместе с карандашом.
– Нету, сказал он, злорадно улыбаясь и разводя пустыми руками.
– Я тебе дам нету,– зарычал Чонкин, кидаясь на него с кулаками.– Я у тебя из глотки выдеру.
И хотел,действительно, выдрать, но сосед увернулся и вдруг заорал не своим голосом:
– Го-орько!
Чонкин вспомнил, что находится на свадьбе, и, хватая соседа за горло, тоже для приличия прокричал: Горько! И все остальные следом за ним подхватили и со всех концов стола закричали:
– Горько! Горько!
А сосед между тем начинал уже малость похрипывать, и из горла его показался уже кончик блокнота. Чонкин хотел прихватить его еще и другой рукой и покосился на жениха и невесту, не смотрят ли. Но то, что он увидел, лишило его сразу всех сил и желания бороться за этот дурацкий блокнот.
Жених и невеста чинно поднялись, как и положено, когда кричат горько, посмотрели на гостей, как бы спрашивая глазами, всерьез они или просто от нечего делать, потом преодолев смущение, жених сделал руку крючком, притянул к себе резким движением Нюрину голову и впился своими губами в ее побледневшие губы. И Чонкин похолодел, сразу вспомнив, где, когда и при каких обстоятельствах он с ним встречался. И еще бы ему было не вспомнить, если жених был не кто иной, как кабан Борька, хотя и в вельветовой куртке, и со значком, и с виду похожий на человека, а все же кабан.