Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
Он прошел темными сенями, задевая какие-то гремящие вещи, потом по коридору, шаря рукой по стене.
– Дверь справа,– сказала девушка.
Нащупав ручку, он вошел в какую-то комнату и зажмурил глаза – на столе горела двенадцатиленейная лампа.
Привыкнув немного к свету, он увидел своих подчиненных в полном сборе в количестве семи человек. Пятеро из них сидели на лавке вдоль стены. Лейтенант Филиппов, подложив под щеку кулак, спал на полу, а седьмой – Свинцов – лежал кверху задом на кровати и тихо стонал. Посреди комнаты на табуретке сидел боец с голубыми петлицами и держал в руках винтовку
– Что здесь происходит?– строго спросил капитан.
– Не кричи,– сказал боец,– раненого разбудишь.
– Ты кто такой?– закричал Миляга, хватаясь за кобуру. Тогда боец соскочил с табуретки и приблизил штык к животу капитана.
– Руки вверх!
– Я те сейчас дам руки вверх,– улыбнулся капитан, пытаясь расстегнуть кобуру.
– Я ведь пырну,– предупредил красноармеец.
Встретившись с его беспощадным взглядом, капитан понял, что дело плохо, и медленно поднял руки.
– Нюрка,– сказал боец девушке, все еще стоявшей возле дверей,– забери у него револьвер и брось в кошелку.
– 25 -
Прошло несколько дней с тех пор, как исчезло ведомство капитана Миляги, но в районе никто этого не заметил. И ведь пропала не иголка в сене, а солидное Учреждение занимавшее в ряду других учреждений весьма заметное место.
Такое учреждение, что без него вроде и шагу ступить нельзя. А вот пропало и все, и никто даже не ойкнул. Люди жили, работали, рождались и умирали, и все это без ведома соответствующих органов, а так, самотеком.
Это безобразие продолжалось бы неизвестно доколе, если бы первый секретарь райкома товарищ Ревкин постепенно не стал ощущать, что вокруг него будто-бы не хватает чего-то. Это странное ощущение постепенно в нем укреплялось, оно сидело в нем, как заноза, и напоминало о себе везде, где бы Ревкин не находился – на бюро райкома, на совещании передовиков, на сессии райсовета и даже дома.
Не сумев разобраться в своем состоянии, он потерял аппетит и стал рассеян. Однажды дошел до того, что надел кальсоны поверх галифе и в таком виде пытался отправиться на работу, но персональный шофер Мотя его тактично остановила.
И вот как-то ночью, когда он лежал, смотрел в потолок, вздыхал и курил папиросу за папиросой, жена Аглая, лежавшая рядом, спросила его:
– Что с тобой, Андрей?
Он думал, что она спит, и подавился дымом от неожиданного вопроса.
– В каком смысле?– спросил он, откашлявшись.
– Ты в последние дни стал какой-то нервный, спал с лица, ничего не ешь и все время куришь. У тебя неприятности на работе?
– Нет,– сказал он,– все в порядке.
– Ты здоров?
– Абсолютно.
Помолчали.
– Андрей,– волнуясь сказала жена, – скажи мне как коммунист коммунисту: может быть, у тебя нездоровые настроения?
С Аглаей он познакомился больше десяти лет назад, когда оба они проводили коллективизацию. Аглая, тогда еще двадцатипятилетняя комсомолка с пылающим взором, покорила Ревкина тем, что дни и ночи проводила в седле, лихо носясь по району, выискивая и разоблачая кулаков и вредителей. Ее маленькое, но крепкое сердце не знало пощады к врагам, которых тогда в большом количестве отправляли в в холодные земли. Она не всегда
Услышав заданный ему вопрос, Ревкин задумался. Он погасил одну папиросу и закурил вторую.
– Да, Глаша,– сказал он, подумав,– ты, кажется, права. У меня действительно нездоровые настроения.
Опять помолчали.
– Андрей,– тихо и непреклонно сказала Аглая,– если ты сам в себе чувствуешь нездоровые настроения, ты должен разоружиться перед партией.
– Да, должен,– согласился Андрей.– Но что будет с нашим сыном? Ведь ему только семь лет.
– Не беспокойся. Я воспитаю его настоящим большевиком. Он забудет даже, как тебя звали.
Она помогла мужу собрать чемодан, но провести в одной постели остаток ночи отказалась по идейным соображениям.
Утром, когда пришла машина, Ревкин приказал шоферу Моте отвезти его Куда Надо, потому что пешком он последнее время не ходил и не смог бы найти дорогу.
К его немалому удивлению, Где Надо Кого Надо не оказалось. Не было ни часовых, ни дежурных, и на больших зеленых воротах висел массивный замок. Ревкин стучал в дверь и в ворота, пытался заглянуть в окна первого этажа – никого не было видно.
Странно,– подумал Ревкин.– Как это может быть, чтобы в таком Учреждении никого не было?
– А здесь уже с неделю, наверное, как замок висит,– сказала Мотя, словно угадав его мысли.– Может, их давно разогнали.
– Не разогнали, а ликвидировали,– строго поправил Ревкин и приказал ехать в райком.
По дороге он думал, что в самом деле исчезновение такого серьезного Учреждения нельзя объяснить ничем, кроме как ликвидацией. Но если это так, то почему никто не поставил его в известность? И вообще можно ли ликвидировать, да еще в военное время, организацию, при помощи которого государство охраняет себя от внутренних врагов? И не объясняется ли исчезновение происками этих самых врагов, которые теперь наверняка активизировали свою деятельность?
Запершись в своем кабинете, Ревкин обзвонил ряд соседних районов и путем осторожных расспросов выяснил, что повсюду те, Кто Надо, по-прежнему имеются и вполне активно функционируют. От этого известия легче не стало. Положение теперь казалось еще более запутанным. Необходимо было организовать срочное расследование.
Ревкин снял трубку и попросил соединить его с капитаном Милягой.
– Не отвечает,– сказала телефонистка, и только тогда Ревкин понял всю нелепость этого звонка. Ведь если бы Миляга существовал, ему незачем было б звонить. Но, с другой стороны, кто может разобраться в сложном деле исчезновенияивсех, Кого Надо, если именно те, Кому Надо, и должны заниматься такими делами?
Надо подать проект,– подумал секретарь,– чтобы в каждом районе было два Учреждения. Тогда первое будет выполнять свои функции, а второе будет наблюдать, чтобы не пропало первое.
Ревкин отметил эту мысль на листке настольного календаря, но тут же явилась следующая: А кто же будет наблюдать за другим Учреждением? Значит, нужно создать третье, а за третьим – четвертое и так далее до бесконечности, но кто же тогда будет заниматься другими делами? Получался какой-то заколдованный круг.