Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Фраерман Рувим Исаевич

— А мне сдается, — возразил Головнин, — что причина его неудачи другая: несчастнейшее для нашего отечества сражение под Аустерлицем да общие успехи Бонапарта в Европе.

Рикорд был крайне удивлен этими словами: — Какое дело этим бедным дикарям до Наполеона и Европы, коей они не хотят у себя видеть? И от кого они могли бы узнать о положении нашего оружия?

— Не называй, Петр, дикарями народ, где грамота и кисть живописца известны даже среднему жителю, как о том рассказывают нам путешественники. А что до наших дел в Европе, то голландские купцы и шкиперы весьма часто заходят на своих кораблях в Нагасаки. Полагаю, что

они исправно осведомляют японцев обо всем, о чем мы с тобою здесь и не ведаем...

— Нет, не могу я поверить, — говорил Рикорд, — чтобы так далеко, на край света, катилась Наполеонова слава.

— Далеко! — сказал Головнин — И все ж это пределы единого нашего отечества, России. И громы, что гремят на западных пределах его, летят и сюда, на восток. Давеча у начальника области я читал свежую почту из Петербурга. Весьма забавно называть ее свежей. Но могу сообщить, господа, что Людовик Бонапарт отказался от престола королевства Голландского. Наполеон объявил Нидерланды токмо наносом французских рек и Амстердам — третьим городом своей империи.

— Что нам за дело здесь до Нидерландов? — заметил мрачно мичман Мур, сидевший, как всегда, поодаль от всех. — Наполеон никогда не посмеет расторгнуть союз с нами.

Василии Михайлович посмотрел на Мура и задумчиво сказал:

— Все может быть, мичман, все может быть. Однако все мы хотели бы, чтобы жалование нам платили серебром, а не ассигнациями, которые стоят сейчас только двадцать пять копеек за серебряный рубль. Вот следствие союза с Наполеоном и участия нашего в континентальной блокаде. А что, если для нашего отечества придут тяготы более страшные, чем эти? Ибо следует помнить, что тот, кто уже владеет Европой, захочет владеть и остальным миром, сделав оный игралищем своего властолюбия.

Всегда тихий и добродушный Хлебников вдруг поднялся со своего места и в волнении прошелся по комнате.

— Что касается меня, Василий Михайлович, — сказал он, — то я бы желал в этот самый час быть не здесь, на Камчатке, а там, где можно было бы встретиться с наполеоновскими солдатами.

— Однако, господа, до грома еще далеко, — шутливо сказал Рикорд, подбрасывая в камелек последнее полено, — а дров уже нет. Вместо грома я слышу только шум бурана, что снова собирается запереть нас в этой дыре на три дня. Да слышу еще крики нашего Тишки, который вот уже два года бранит всех ездовых собак на Камчатке.

Все рассмеялись.

В самом деле, дверь отворилась, и с огромной охапкой березовых поленьев вошел Тишка. В комнате распространился приятный запах свежего дерева, снега и мороза, который принес с собою Тишка, ездивший на собаках за дровами далеко, верст за двадцать от поселка, а ближе по малолесью дров тут было не достать.

Здесь, на Камчатке, Тишка стал похож на завзятого охотника-камчадала и так же ловко, как они, носил их одежды, сшитые из сивучьих шкур, правил нартами, спал на снегу, когда метель застигала его с Василием Михайловичем в дороге. И даже камчатские ездовые собаки, злобные и своевольные звери, слушались его лучше, чем других каюров.

Однако он не уставал их бранить и сражаться с ними, чем всегда приводил Василия Михайловича в веселое состояние духа. Вот и сейчас, увидев Тишку, его красное от мороза лицо, зоркие глазки, весело глядевшие из-под огромного сибирского малахая, он отбросил в сторону всякие мысли о Наполеоне и Нидерландах и повеселел, как все остальные.

—

Что с твоими собаками, Тишка? — спросил он. — Привез на них дрова?

— А то нет разве? отвечал Тишка. — Только все равно пропасти на них нет! — и он плюнул с досады. — Всю скотину порезали. Ни курицы, ни поросенка из-за них во всем поселении не найдешь. И что это за сторона такая, где мужики на собаках ездят? Ужели Расея?

Все захохотали. Засмеялся даже мрачный Мур, весь вечер просидевший в углу.

— Расея, Тишка, Расея, — ответил, смеясь, Василий Михайлович.

А Тишка, вдруг сняв малахай и подняв палец кверху, сказал:

— Послушайте-ка, как запели мои соловьи.

Все прислушались. Сквозь толстые стены дома доносился все нарастающий, томящий душу звук, давно знакомый всем местным жителям. Василий Михайлович накинул на плечи доху и вышел на улицу. Вслед за ним вышли и остальные. Поселок уже спал. Людей не было видно. А звук все разрастался, поднимаясь к холодному зеленовато-синему небу, усыпанному звездами. То выли собаки, встречая полночный час. В каждом дворе, в каждом стойбище, окружавшем поселок, сидели они, привязанные к кольям, вбитым в землю, или к молодым елочкам, и, подняв морды к небу, выли, будто звали кого-то в свидетели своей тоски.

Моряки стояли и слушали. Большая луна стояла высоко в небе, освещая гавань и ближние горы, откуда дул ветер, предвещая к утру буран. Но небо еще было чисто, и «Диана» во льду была хорошо видна. Мачты ее поднимались ввысь, и по ним снизу вверх пробегали живые искры, рожденные лунным светом. Прямо над неподвижным кораблем горела Полярная звезда, всегда зовущая мореплавателей в путь.

И моряки смотрели на нее с надеждой и ожиданием.

Глава третья

К КУРИЛЬСКИМ ОСТРОВАМ

Наступил наконец день, когда «Диана» после долгов камчатской зимы вновь оделась парусами.

Прорубив лед в Петропавловской гавани, Василий Михайлович Головнин под вечер 25 апреля 1811 года вывел свои шлюп в Авачинскую губу и через несколько дней был уже в открытом море.

Это плавание в большей мере, чем другие, волновало Василия Михайловича, ибо он был не только искусным капитаном, но и ученым-путешественником, для которого наука была превыше всего. Море же, по которому он шел теперь, было еще мало известно мореплавателям, а острова, к которым он направлялся, еще не были описаны никем. И рассказать о них было заманчиво для ученого.

Василий Михайлович решил начать описание Курильских островов от пролива Надежды меж островами Машуа и Рашуа, где уже побывал Крузенштерн, и продолжать ату опись к югу, до самого Матсмая. Потом, миновав северную сторону этого острова, следовать вдоль восточного берега Сахалина, чтобы закончить лето описаниями Татарского берега и островов Шантарских.

Предстояло много трудов.

Свежий ветер сопутствовал плаванию. «Диана» шла хорошо, неся все паруса. Великий простор холодного моря лежал впереди. И даль была холодна и ясна. Но море не радовало глаза яркой синевой, Как в южных широтах. Цвет его был бледнее, суровее. Чувствовалось, что Северный океан очень близок.