Жизнь и приключения артистов БДТ
Шрифт:
5
Два года назад, после триумфальной премьеры «Мещан» в Буэнос-Айресе, «прогрессисты» шли пешком до самой гостиницы: Гога, Семен, Басик, Миша Волков и Р. Разгоряченный аргентинскими аплодисментами, артист Р. стал ломиться в открытую дверь и убеждать Гогу, что пора выйти из-под бдительной опеки партийцев, покинуть ряды юбилейных старателей и позволить себе решительный поворот к чистому искусству.
Бас открыто поддержал его, приведя веские аргументы и решившись назвать мэтру имя его ложного друга. И Волков не остался в стороне, стараясь шагать в
— Чего, Георгий Александрович? — помог ему вопросом чуткий Бас.
— Того, что я не могу, понимаете, не могу всему противостоять!..
Как друг и учитель, он страдал из-за тупости учеников, имея в виду тяжелую машину социалистической идеологии, со всеми ее моторами, приводами и шестернями.
— Но почему же? — спросил двоечник Р.
— Почему, Георгий Александрович? — с волнением и участием повторили Олег и Миша, а Розенцвейг с любовью смотрел на него дивными глазами.
Тут Гога остановился посреди аргентинской столицы и с обидой в красивом голосе сказал:
— Ну как же вы не понимаете?!. Единственное, что я в силах сделать, — это сохранить художественный уровень!..
— «Сохранить художественный уровень», — задумчиво повторил Стриж в ночь великого награждения. — Конечно, это — главное…
— Да, — сказал Р. — «Новые песни придумала жизнь…».
— Это не песня, — возразил Розенцвейг. — Это что-то другое… Он действительно так думает… А что остается?.. На него давят и сверху и снизу, жмут масло… Вы помните, как он говорил на собрании?.. Когда вручали знамя?..
— Какое знамя? — спросил Бас.
— Наверное, все-таки красное! — вспылил Семен. — Какая разница! Мало нам давали знамен? Невэтомдело!.. Дело в том, что он говорил до вручения…
— Это было давно, — сказал Р. — Но речь была героическая…
14 февраля 1978 года мы увидели Гогу мрачным до чрезвычайности. Он вошел под общий шумок в большой репетиционный зал над сценой и, оглядев принарядившуюся труппу, сказал:
— Если так будет продолжаться, я из театра ухожу!..
Все замерли. Какие-то неясные разговоры о его недовольстве общим состоянием дел и угрозе ухода по театру ходили, но никто не думал, что это всерьез: мало ли он ворчал. И вдруг — открытое заявление, почти ультиматум.
— Я в этой панихиде участвовать не намэрен, — впечатал в наши уши Мастер. — У меня ощущение кризиса театра, при всем его внешнем успэхе. Можно мобилизоваться для Амэрики, но мы не для Амэрики работаем! — И он победно посмотрел в сторону партийного крыла. В это время велись переговоры о гастролях в США, и труппу, скажем прямо, будоражила идея вояжа в страну зрелого капитализма. — Мы не для Амэрики работаем, — повторил он с полемическим напором и, понизив бархатный голос, еще глубже проник в дрогнувшие сердца. — Мы же легендой стали, но не потому, что такие хорошие, а потому, что людям нужен Идеал!.. И от этого еще страшнее!..
Теперь, поведя орлиным носом, Гога по очереди оглядел и правое, и левое крыло. В репетиционном зале стояла мертвая тишина. Он был прекрасным артистом, и его ораторское искусство тоже было безупречным. Он говорил, как Наполеон перед гибнущей армией.
— Все ведущие артисты преуспели на стороне!
Теперь он напоминал римского трибуна.
— Я не хочу стыда за спиной. Либо это будет преодолено, во что я плохо верю, либо у вас должен быть новый лидер и новый театр!.. В день, когда нам вручают знамя победителей социалистического соревнования, я хочу сказать в глаза всем!.. Я не жду объяснений, выступлений и так далее. Я хочу, чтобы вы все вместе об этом от меня услышали!.. Если театр живой и здоровый, он не должен себе позволять такого… Я вам не угрожаю, а делюсь своими чувствами и мыслями. — И, упразднив пафос, с проникновенной печалью в голосе Гога заключил: — Спасибо за внимание…
Сделав два шага в сторону выхода, он внезапно вернулся, вспомнив упущенное, и еще более горько сказал:
— Жаль, что нет Лаврова!.. Забыть о собрании, о котором вчера при мне его предупреждал Валерьян!..
Завтруппой Валерьян Иванович Михайлов потупился и вздохнул, принимая вину на себя. Он любил Кирилла не просто как сотрудник сотрудника и не только как партиец партийца, он любил его самого, его семью, его фильмы, в судьбе которых принимал непосредственное участие, любил верно и преданно и, когда его спрашивали: «Кто лучший в театре актер — Копелян или Стржельчик?», уверенно отвечал: «Давдов!», то есть «Лавров». Валерьян Иванович красиво грассировал и не выговаривал звук «л».
Тут, беря на себя роль, уготованную Кириллу, не выдержал Стриж.
— Позвольте сказать, — решительно поднялся он и, не ожидая формального разрешения, продолжил: — Это началось давно… Это равнодушие… Равнодушие, — повторил он с тремоло в голосе, — и хулиганство!.. Часто, очень часто приходится смотреть в глаза партнеру, который не соответствует температуре сцены!.. И ты понимаешь, что это не что иное, как внутренний саботаж!.. Спектакль вроде бы идет, и актер как будто существует… Но он не существует, и спектакль не идет!..
Слава хотел продолжить свои намекающие инвективы, но его перебил Гога, получив ту эмоциональную подпитку, какую ожидал от Лаврова.
— Мы разлагаем людей, — снова вступил он. — К нам приходят новые люди и видят: артистка Икс не знает, видите ли, в силах ли она закончить спектакль, а доктор, понимая, что ей ничего не грозит, уговаривает ее как маленькую! А артистка Игрек действительно больна, у нее звездная болезнь!.. Не явиться на свой спэктакль!!! — Он подержал наводящую ужас паузу. — Молодые усвоят эти законы, и театр рухнет!.. Очевидно, нужно менять правила и делать замены!.. Нужно решительно заменять таких «больных»!..