Жизнь и приключения Лонг Алека
Шрифт:
После тюремной камеры он наслаждался домашним уютом. Блаженствовал, не веря, что дома. Неужели он откроет глаза и не увидит опротивевших бело-желтых стен?..
— Плохо было? — спросила Айна мужа. — Я все время думала о тебе.
— Нет, девочка, не очень. Месяц не год. Я знал это и не горевал. Видишь, мои опасения оправдались. Ты стала женой преступника.
Айна улыбнулась:
— Не говори глупостей. Я жена социалиста. Не будем больше об этом.
— Я очень люблю тебя, Айна. Знать, что ты страдаешь, было бы для меня невыносимым.
На следующий день Алек уже принялся за работу
16
Газета, поездки по штату Квинсленд, собрания, стачки, демонстрации, революционные выступления заполняли всю жизнь Алека. Напряженные месяцы катились один за другим, превращаясь в годы.
Уже протопали по улицам Брисбена батальоны патриотически настроенных австралийцев… Добровольцы уезжали в Европу помогать союзникам. В порту грузили оружие и солдат на закамуфлированные, пестрые корабли… Отъезжающих провожали с цветами, желали вернуться с победой… Правительство готовилось издать новый закон о всеобщей воинской повинности… В мире бушевала война.
Среди австралийских рабочих и русских эмигрантов нашлись «патриоты», желающие принять участие в победе над Германией. Они собирались уйти в австралийские полки. Правительство горячо поддерживало «благородный порыв», газеты восхищались «отважными австралийскими львами», а Артем на каждом собрании громил виновников войны и объяснял подлинные причины ее возникновения.
— Неужели вам не понятно, что война затеяна врагами рабочего класса? — спрашивал он. — Капитал повернул рычаг, и погибли тысячи людей. Вы говорите: выстрел в Сараеве. Да разве в нем причина? Огромные прибыли сейчас текут в карманы и русской, и германской, и союзной буржуазии… Выгодно. А то, что умирают люди, неважно. Столкнуть лбами народы, устроить международную бойню, отвлечь умы от революции и получать золото за оружие — вот в чем цель. Плохо ли? Воевать будут рабочие и крестьяне, умирать — тоже они, а деньги пойдут толстосумам…
Артем принял австралийское подданство и теперь был признанным австралийским лидером. Они вместе с Алеком вступили в социалистическую партию Австралии, основанную на марксистских принципах.
Наступил февраль тысяча девятьсот семнадцатого года. Русские эмигранты волновались. Царское правительство проигрывало войну. Россия стояла на пороге революции. Что-то должно было случиться. Из Петрограда поступали самые невероятные слухи. И вот телеграф донес до Брисбена радостную весть о Февральской революции. Революция! Слово, которого русские ждали так долго. Скорее домой, на родину!
Алек узнал о событиях в России из газет, но не успел он как следует осмыслить сообщение, к нему в редакцию ворвался Артем. Он бросился к Алеку, обнял его, тискал своими железными руками и все время повторял:
— Революция! Да ты понимаешь, что произошло? Ре-во-лю-ция в России! Конец нашему изгнанию! Не верю своему счастью. Не верю!
Они, как расшалившиеся дети, обнявшись, танцевали, высоко подбрасывая ноги. Когда закончился «индейский танец» и они в изнеможении уселись
— Когда едем, Федор Андреевич?
— Немедленно. Завтра же. Ох, не могу! Совсем задохнулся.
Алек уже видел себя и Айну идущими по улицам Риги, представлял встречу с отцом, с Кирзнером, Лободой, Новиковым… Вот будет что рассказать! Он снова встанет на палубу судна и будет плавать, но уже под красным флагом…
Вдруг Алек заметил, как изменилось лицо у Артема. Из бесконечно счастливого, радостного оно стало печальным, глаза потускнели, губы сжались, перестали улыбаться.
— Федор Андреевич! Что с тобой?
— Эх, дураки мы, Алексей Иванович. Не придется нам ехать. Не подумал я сразу. Обалдел от радости. Простительно, конечно, такое событие, но…
— Что но?
— Ну, подумай сам. Мы начали здесь большое деле. Многие русские не поедут в Россию. Они натурализованные австралийцы, входят в социалистическую партию, а мы их лидеры. Да не только о них речь. Вообще о рабочих. Что же будет? Мы уедем, а кто же станет продолжать еще не совсем окрепшее дело? Нет, нельзя… Еще необходимо выполнить то, чего без нас не сделают так скоро и, может быть, так успешно. Я все понимаю… Но кому-то из нас придется еще пожить в Брисбене. Дело начато, и бросать его неоконченным нельзя, невозможно…
Алек опустил голову. Он сразу понял, о чем говорит Артем. Понял и то, что он прав. Слишком много людей связано с ними, верят им, и уехать было бы предательством. Но кто же должен остаться?
Ему вспомнились приступы ностальгии у Артема, его печальные глаза, одиночество. Но и он, Алек, все эти годы мечтал о возвращении домой…
Артем сидел молча, уставившись в одну точку. Потом встал, положил руку на плечо Алека:
— Что ж, Алексей Иванович, мы с тобой не барышни. Цирлих-манирлих разводить не будем. Если согласен со мной, то давай решать. Кому ехать, кому оставаться. Мы оба большевики, обоим надо быть в России в это горячее время. Может, растянем на спичках?
Алек глядел на Артема, на его обтянутое кожей нервное лицо, на черные усики, на глаза, с нетерпением ожидающие его ответа. Они смотрели прямо и твердо.
— Ну, что думаешь? — поторопил Артем.
Алек тяжело вздохнул:
— Поезжай, Федор Андреевич. Тебе, наверное, нужнее. Да и пользы от тебя будет там больше.
Глаза Артема радостно вспыхнули.
— Спасибо, Алексей. Отказываться не буду, — сказал он, протягивая руку. — Спасибо. Жертву приносишь?
— Нет, — покачал головой Алек. — Искренне так думаю. И потом еще одно. Мне здесь все-таки будет легче. Со мной Айна.
— Верно. Только вот что ты должен знать. Я уеду — вся работа ляжет на твои плечи. Конечно, я назову тебе людей, на которых ты сможешь опереться, они будут хорошими помощниками, но все же…
— Я знаю. Скажи, Федор Андреевич, как ты думаешь, когда же я смогу вернуться в Россию? Ведь не на век ты меня тут оставляешь?
— Если бы я мог тебе сказать, мой дорогой друг! Но что не навсегда — определенно. Я расскажу о тебе в Центральном Комитете. Они решат и вызовут, когда будет можно.
— Так мне говорил и Бруно Кирзнер, а что получилось? — усмехнулся Алек. — Ну ладно, к этому возвращаться больше не будем. Когда поедешь?