Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

Диккенс Чарльз

– С ним какой-то представительный джентльмен, он остановился в лучшей нашей спальне, - прошептала миссис Льюпин, косясь на окно этой самой комнаты, когда они входили в дом.
– Он заказал к обеду все, что только можно достать; а усы и бакенбарды у него такие шелковистые, какие только можно вообразить.

– Вот как!
– воскликнул Мартин.
– Что ж, тогда постараемся избегать и его тоже. Надеюсь, что у нас хватит сил на такое самопожертвование. Ведь это всего на несколько часов, - сказал Мартин, устало опускаясь на стул за маленькой ширмой.
– Наш визит

не увенчался успехом, дорогая моя миссис Льюпин, и я должен ехать в Лондон.

– Боже мой, боже мой!
– воскликнула миссис Льюпин.

– Да. Один встречный ветер не делает зимы, как одна ласточка не делает весны. Попробую еще раз. Тому Пинчу повезло. С помощью его советов, может быть, повезет и мне. Когда-то я обещал Тому свое покровительство, с позволения сказать, - заметил Мартин с грустной улыбкой, - и собирался устроить его судьбу. Быть может, Том возьмет теперь меня под свое покровительство и научит зарабатывать свой хлеб.

ГЛАВА XLIV

Рассказ о предприятии мистеры Джонаса и его друга продолжается

Среди многих других прекрасных качеств, которыми обладал мистер Пексниф, было одно особенное, состоявшее в том, что чем больше его разоблачали, тем больше он лицемерил. Если он терпел поражение в одной области, то собирался с силами и вознаграждал себя, перенеся военные действия в другую. Если его хитрости и увертки раскрывал А., тем больше было причин не теряя времени практиковаться на Б., хотя бы для того только, чтобы не терять ловкости рук. Никогда он не представлял собой такого благочестивого и поучительного зрелища для всех окружающих, как в то время, когда его разоблачил мистер Пинч. Вряд ли он бывал когда-нибудь так человечен и так возвышенно и достойно добродетелен, как в то время, когда презрение молодого Мартина еще жгло его, как огнем.

Этот избыток благородных и высоконравственных чувств положительно необходимо было сбыть с рук, не считаясь ни с какими жертвами; и мистер Пексниф, услышав о прибытии зятя, немедленно усмотрел в его лице своего рода оптового заказчика или покупателя, которому следовало отпустить товар немедленно. Быстро сойдя в гостиную и заключив молодого человека в объятия, он провозгласил с ужимками и взглядами, указывавшими на смятение духа:

– Джонас! Дитя мое! Она здорова? Ничего не случилось?

– Как, вы опять за свое?
– отвечал его зять.
– Даже и со мной? Оставьте вы, пожалуйста, вот что!

– Скажите же мне, что она здорова, - не унимался мистер Пексниф. Скажите мне, что она здорова, дорогой мой!

– Она не больна, - возразил Джонас, высвобождаясь из его объятий. Ничего с ней не случилось.

– Ничего с ней не случилось!
– воскликнул мистер Пексниф, опускаясь на ближайший стул и ероша рукой волосы.
– Мне стыдно за мою слабость. Никак не могу удержаться, Джонас. Благодарю вас. Мне теперь лучше. Как поживает другая моя дочь, моя старшая, моя Черри-верри-чиго?
– спросил мистер Пексниф, который тут же изобрел для нее это шутливое прозвище, почувствовав, что на сердце у него снова становится легко.

– Да все так же, как и раньше, - ответил мистер Джонас.
– Все

такой же уксус, как и была. Вы, я думаю, знаете, что она обзавелась поклонником?

– Я об этом слышал из первоисточника, - сказал мистер Пексниф, - от нее самой. Не стану отрицать, это заставило меня подумать о том, что скоро я потеряю и последнюю дочь. Джонас, боюсь, что все мы, родители, эгоисты; боюсь, что мы... но делом моей жизни было воспитать их для домашнего очага, а это такая сфера, которую Черри украсит.

– Ей не мешает украсить какую-нибудь сферу, - заметил его зять, потому что сама-то она не бог знает какое украшение.

– Мои девочки теперь обеспечены, - сказал мистер Пексниф.
– К счастью, они теперь обеспечены, и я трудился недаром!

Совершенно то же самое сказал бы мистер Пексниф, если бы одна - из его дочерей выиграла тридцать тысяч фунтов в лотерею, а другая нашла бы на улице кошелек с золотом, по всей видимости никому не принадлежащий. И в том и в другом случае он весьма торжественно призвал бы отеческое благословение на главу счастливицы и поставил бы это событие себе в заслугу, словно предвидел его, когда она была еще в колыбели.

– А не поговорить ли нам о чем-нибудь другом для разнообразия?
– сухо заметил Джонас.
– Согласны, что ли?

– Вполне, - сказал мистер Пексниф.
– Ах вы шутник, проказник вы этакий! Вы смеетесь над стареньким любящим папой. Что ж, он это заслужил. И он не обижается, потому что в чувствах своих находит себе награду. Вы погостите у нас, Джонас?

– Нет. Со мной приятель, - сказал Джонас.

– Приводите и приятеля!
– воскликнул мистер Пексниф в порыве гостеприимства.
– Приводите сколько вам угодно приятелей!

– Это не такой человек, чтобы его приводить, - презрительно заметил Джонас.
– Я думаю, забавно было бы видеть, как это я его "приведу". Спасибо все-таки, но он для этого слишком высокопоставленное лицо, Пексниф.

Добродетельный человек насторожил уши: любопытство его пробудилось. Для мистера Пекснифа быть высокопоставленным - значило быть великим, добрым, благочестивым, мудрым, гениальным, а лучше сказать - избавляло от необходимости быть всем этим и само по себе стояло неизмеримо выше всего этого. Если человек имел право смотреть на Пекснифа сверху вниз, то последний не мог взирать на него иначе, как снизу вверх, и притом почтительно согнув спину, в избытке смирения. Так всегда бывает с великими людьми.

– Я вам скажу, что вы можете сделать, если хотите, - сказал Джонас, можете прийти пообедать с нами в "Драконе". Этой ночью мы приехали в Солсбери по делу, а утром я заставил его отвезти меня сюда в своей карете, то есть не в своей, потому что она сломалась нынче ночью, а в наемной, но это все равно. Так смотрите, знаете ли, ведите себя поосторожнее. Он не привык якшаться с кем попало, вращается только в самом лучшем обществе.

– Какой-нибудь молодой вельможа, который занимает у вас деньги под большие проценты, не так ли?
– сказал мистер Пексниф, игриво грозя ему пальцем.
– Буду в восторге познакомиться с юным гулякой.