Жизнь и приключения Николаса Никльби
Шрифт:
— Кого касается, черт возьми? — воскликнул Ральф. — Вы шпионите и следите за моими сделками, так, что ли?
— Ах, боже мой, нет, сэр! Я видела, что вы обеспокоены, и подумала, что, может быть, это из-за мистера Ногса, вот и все.
— Видели, что я обеспокоен! — пробормотал Ральф. — Теперь они все следят за мной. Где этот человек? Надеюсь, вы ему не сказали, что я еще у себя наверху?
Женщина ответила, что он в маленькой конторе и она ему сказала, что ее хозяин занят, но она передаст его просьбу.
— Хорошо, я его приму, — сказал Ральф. — Ступайте в кухню и оставайтесь там. Понимаете?
Обрадованная тем, что ее отпустили, женщина быстро скрылась.
Из всех людей в мире он меньше всего хотел бы встретить этого человека в любое время, а сейчас, когда видел в нем только патрона и защитника Николаса, он предпочел бы столкнуться с привидением. Однако эта встреча оказала на него благодетельное воздействие: она мгновенно пробудила всю его дремлющую энергию; снова разожгла в его груди страсти, какие в течение многих лет находили в ней приют; оживила весь его гнев, ненависть и злобу; вернула его губам насмешливую улыбку и его лбу грозные морщины и снова сделала его по внешнему виду тем самым Ральфом Никльби, которого столь многие имели горькие основания помнить.
— Гм! — сказал Ральф, остановившись в дверях. — Неожиданная честь, сэр.
— И нежелательная, знаю, что нежелательная, — сказал брат Чарльз.
— Говорят, вы — сама правда, сэр, — отозвался Ральф. — Сейчас во всяком случае вы сказали правду, и я не буду вам противоречить. Честь эта по меньшей мере столь же нежелательна, сколь неожиданна. Вряд ли я могу сказать больше!
— Короче говоря, сэр… — начал брат Чарльз.
— Короче говоря, сэр, — перебил Ральф, — я хочу, чтобы наша беседа была короткой и закончилась не начавшись. Я догадываюсь, о каком предмете вы собираетесь говорить, и слушать вас я не буду. Кажется, вы любите откровенность, так вот она. Как видите, вот дверь. Наши дороги расходятся. Прошу вас, ступайте своей дорогой, а мне предоставьте идти спокойно моей.
— Спокойно! — кротко повторил брат Чарльз, глядя на него скорее с жалостью, чем с упреком. — Идти спокойно его дорогой!
— Полагаю, сэр, вы не останетесь у меня в доме против моего желания, — сказал Ральф, — и вряд ли у вас может быть надежда произвести впечатление на человека, который глух ко всему, что вы можете сказать, и твердо решил не слушать вас.
— Мистер Никльби, сэр, — возразил брат Чарльз не менее кротко, чем раньше, но в то же время твердо, — я пришел сюда против моей воли, с тоскою и болью, против моей воли. Никогда не бывал я в этом доме, и, если говорить откровенно, сэр, мне здесь тревожно и не по себе, и я не имею ни малейшего желания когда бы то ни было прийти сюда опять. Вы не догадываетесь, о каком предмете пришел я поговорить с вами, да, не догадываетесь. Я в этом уверен, иначе ваш тон был бы совсем иным.
Ральф зорко посмотрел на него, но ясные глаза и открытое лицо честного старого негоцианта сохраняли прежнее выражение, и он спокойно встретил его взгляд.
— Продолжать ли мне? — спросил мистер Чирибл.
— О, пожалуйста! — сухо ответил Ральф. — Вот стены, к которым вы можете обращаться, сэр, конторка и два табурета — внимательнейшие слушатели, они, конечно, не будут вас перебивать. Продолжайте, прошу вас; пусть мой дом будет вашим, а к тому времени, когда я вернусь с прогулки, вы, быть может, договорите то, что имеете сказать, и разрешите мне вновь вступить во владение им.
С этими словами он застегнул сюртук и, выйдя в коридор, взял
— Ни слова! Говорю вам — ни слова, сэр. Сколь вы ни добродетельны, все-таки вы не ангел, чтобы являться к людям в дом, хотят они того или не хотят, и обращаться с поучением к нежелающим слушать. Говорю вам, проповедуйте стенам, не мне!
— Небу известно, что я не ангел, но заблуждающийся и слабый человек! — покачивая головой, сказал брат Чарльз. — Однако есть одна добродетель, которую все люди наравне с ангелами могут проявить, если захотят: милосердие. Дело милосердия привело меня сюда. Прошу вас, дайте мне его исполнить.
— Мне чуждо милосердие, — с торжествующей улыбкой сказал Ральф, — и я не прошу о нем. Не ждите никакого милосердия от меня, сэр, по отношению к этому мальчишке, который воспользовался вашей ребяческой доверчивостью, но пусть он ждет наихудшего, что я способен сделать.
— Ему просить о милосердии вас! — с жаром воскликнул старый негоциант. — Просите о нем его, сэр, просите о нем его! Вы не хотите выслушать меня теперь, когда это возможно, но вы меня выслушаете, когда это будет неизбежно, если не предугадаете, что я хочу сказать, и не примете мер, чтобы навсегда предотвратить новую нашу встречу. Ваш племянник — благородный юноша, сэр, честный, благородный юноша! Кто такой вы, мистер Никльби, я говорить не хочу, но что вы сделали, я знаю. Теперь, сэр, когда вы отправитесь по делу, которым недавно занялись, и убедитесь, что вести его трудно, приходите ко мне и к моему брату Нэду и к Тиму Линкинуотеру, сэр, и мы вам все объясним. И приходите поскорее, иначе будет поздно и тогда вам объяснят с большею грубостью и меньшей деликатностью… И всегда помните, сэр, что сегодня я пришел сюда из милосердия и по-прежнему готов беседовать с вами в духе милосердия.
С этими словами, произнесенными с большой серьезностью и волнением, брат Чарльз надел свою широкополую шляпу и, без дальнейших слов пройдя мимо Ральфа Никльби, быстро вышел на улицу. Ральф посмотрел ему вслед, но некоторое время не двигался и не произносил ни слова, потом нарушил молчание, походившее на оцепенение, презрительным смехом.
— Это так дико, что могло быть одним из тех сновидений, которые последнее время нарушают мой покой, — сказал он. — Из милосердия! Фу! Старый дурак сошел с ума!
Хотя Ральф и высказался в таком насмешливом и презрительном тоне, но было ясно, что чем больше он размышлял, тем больше становилось ему не по себе и тем сильнее томили его какое-то смутное беспокойство и тревога, которые нарастали по мере того, как шло время, а о Ньюмене Ногсе не было никаких известий. Прождав до позднего часа, терзаемый всевозможными предчувствиями, опасениями и воспоминанием о том предостережении, какое сделал ему племянник во время их последней встречи, он вышел из дому и, вряд ли понимая почему (если не считать причиной волнение), направился к дому Снаули. Вышла его жена, и у нее Ральф осведомился, дома ли ее муж.
— Нет! — резко ответила она. — Нет дома, и думаю, что еще очень долго не будет, вот оно как!
— Вы знаете, кто я? — спросил Ральф.
— О да, я вас очень хорошо знаю!.. Пожалуй, слишком хорошо, да и он тоже слишком хорошо знает, и жаль, что приходится это говорить.
— Скажите ему — я только что его видел сквозь жалюзи наверху, когда переходил через дорогу, — что я хотел бы поговорить с ним по делу, — сказал Ральф. — Слышите?
— Слышу, — отозвалась миссис Снауди, оставляя без внимания эту просьбу.