Жизнь и приключения Заморыша (с илл.)
Шрифт:
Я почувствовал, как кровь отхлынула у меня от лица.
– А вы, юноша, впечатлительный, – сказал отец Константин, испытующе косясь на меня. – Весьма.
– Всю жизнь боялся бешеных собак, – попытался улыбнуться я.
– Кто их не боится, кто их не боится, – протянул он и вдруг, оторвавшись от меня взглядом, схватил пальто, шапку и вышел вон.
Я диктовал второму отделению задачу, упражнялся с первым в счете, писал на доске слова с новой для младших детей буквой, а в голове повторялось с мучительной назойливостью: «Зойку укусила бешеная собака. Зойку
Не выдержав, я отпустил ребят раньше времени и отправился в лавочку. Перед прилавком, как и в прошлый раз, хлопцы пили пиво. При виде меня лавочник посуровел.
– Дайте свечу, – сказал я, кладя на прилавок монету.
Лавочник взял деньги, завернул стеариновую свечку в бумагу, вырванную из старой книги, и подал мне.
– Значит, конкуренцию мне устраиваете, господин учитель? Что ж, так и запишем, – сказал он с каменным лицом.
– Так и запишите, – вызывающе ответил я.
Вошла женщина, вынула из-за пазухи яйцо и, положив на прилавок, сказала:
– Серныкив.
Лавочник подал ей коробочку спичек. Я зло усмехнулся:
– Да как же вы не грабите народ? Только на одних таких операциях вы скоро построите себе каменный дом.
– Ну и построю! – нагло ответил лавочник. – А вам что за дело?
Ничего не узнав о Зойке, я вернулся в школу. «Ах, Тарас Иванович, Тарас Иванович! – мысленно журил я лавочника. – Хоть бы какой-нибудь знак мне подал! Вот и гадай тут, что предпринять».
Еще одна бессонная ночь, еще один мучительный день – и когда следующей ночью я принял твердое решение бросить школу и ехать на поиски Зойки в Ростов, в дверь постучали. Готовый ко всему, я бросился к двери.
– Кто?..
– Давай, давай! Открывай!..
Илька! Какую весть принес он мне – радостную или печальную? Но какую бы ни принес, хорошо уж одно то, что он пришел!
– Входи, входи!.. Как я тут измучился! Что с Зойкой, говори скорее!
– С Зойкой? – слегка удивленно спрашивает Илька. – Ничего особенного. Вот она тебе записочку написала.
– Ничего?.. Но ведь она… Но ведь ее собака покусала, бешеная.
– Сам ты бешеный! – смеется Илька. – Она по экстренному заданию отлучилась. Вернется – и опять будет «почтарить». А насчет собак – это мы утку пустили. Надо же чем-нибудь объяснить ее отсутствие.
– Фу, дьяволы! – вздохнул я с облегчением. – Измучили человека.
– Если ты будешь «измучиваться» по каждому такому случаю, тебя надолго не хватит, – сурово сказал Илька.
Теперь, когда на окнах висели занавески, можно было и лампу зажечь. В маленькой записке я прочитал: «Запасайся картошкой: вернусь – пир устроим». Вот как можно двумя строчками поднять человека с земли на небо.
Но с неба Илька меня спустил очень скоро.
– Ты какой заголовок дал заметке о повесившемся крестьянине? – строго спросил он.
– «Трагедия в Кулебякиной», – ответил я, чувствуя, что тут мне будет выволочка.
– А ты знаешь, что об этом самоубийстве писала газета «Приазовский край»?
– Знаю. Там писалось, что причины самоубийства не выяснены.
– Почему же эта
Не зная, что ответить, я молчал.
– Потому, что в ту газету пишут кадеты да прогрессисты. С кем они, эти буржуазные либералы? С рабочими и трудовым крестьянством или с царем и помещиками? Корчат они из себя демократов, а на деле боятся революции и демократии, как огня, ругают Маркова, Пуришкевича и Гучкова, а сами в сделке с ними. Так как же ты не воспользовался случаем и не разоблачил их прямо в заголовке? «Трагедия в Кулебякиной»! – передразнил Илька. – Самое обыкновенное обывательское название. А надо было написать: «Кадеты закрывают глаза» или «Кадеты зажмурились». Или еще как-нибудь так, чтоб ударить этих кадюков прямо по глазам. Понятно? С классовых позиций надо, с политических.
– Кадю-юков? – не понял я.
– Ну да! Кадеты – это сокращенное «конституционные демократы», а рабочие их зовут просто «кадюки», потому что здорово уж это похоже на «гадюки».
Илька засмеялся. А посмеявшись, опять принял суровый вид.
Выволочка продолжалась еще долго – и все «с политических и классовых позиций».
– Ну ничего, есть и удачные заголовки. На вот, читай. – Илька вынул из кармана небольшую газету, любовно расправил ее и протянул мне. – Это и твоих рук дело. Любуйся.
От газеты пахло резко и едко. Но боже мой, никогда я раньше не знал запаха приятнее, чем этот запах типографской краски! Да, конечно, газета – дело и моих рук. И не только по части запятых и ятей. Вот я вижу заметки, которые напечатаны совсем так, как я их обработал. Илька просто перехватил, нагоняя на меня жару. Теперь поглядывает, как жадно я читаю, и подмигивает.
Газета называется «Рабочий и крестьянин», а выше названия, выше, значит, всего, стоит неизменный лозунг – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
– Ну, налюбовался? Давай сюда. – И Илька бесцеремонно берет у меня из рук газету и прячет в карман. – А теперь читай вот это. – Из голенища сапога извлекается пачечка тонкой бумаги с отпечатанным на пишущей машинке текстом. – Читай вслух и «не так, как пономарь, а с чувством, толком, расстановкой». Мне тоже не мешает послушать еще раз эту статью.
Я уже не раз замечал, что Илька ввертывает в свою речь слова из литературы, которую мы во втором классе не изучали: значит, много читает. Как у него на все хватает времени!
Читать отпечатанное на машинке приходится поневоле «с расстановкой»: уж очень слабый оттиск. Видимо, печаталось под копирку сразу в десятке экземпляров.
– «Столыпин и революция», – прочитал я название статьи.
– Подожди, – положил Илька ладонь на бумагу. – Ну-ка, догадайся, о чем тут может пойти речь.
– О столыпинской земельной реформе, о том, что царизм ищет опору в кулаке, о сохранении помещичьего землевладения.
– Правильно, – кивнул Илька. – А главное, как буржуазия, на которую так надеялись наши меньшевики, пошла с дворянами-помещиками на сделку и предала революцию. Вот в чем гвоздь вопроса. Теперь читай да на ус мотай.