Жизнь и реформы
Шрифт:
Над страной всходила заря новой демократической эры.
Думы мои, думы…
Заканчивался еще один год перестройки, насыщенный до предела работой и самыми разнообразными событиями, радостными и скорбными.
Помню, 9 декабря увидел в одной зарубежной газете крупный заголовок: «Горбачев: триумф и боль». Имелось в виду мое удачное выступление в ООН и жесточайшее по разрушительной силе землетрясение в Армении, происшедшее в тот же день, 7 декабря.
Время, к сожалению, шло значительно быстрее, чем задуманные нами реформы. Не давала покоя мысль: почему нет результатов, на которые рассчитывали, что задерживает, где резервы ускорения преобразований?
Жизнь обгоняла партию. Общество в целом оказалось
О механизме торможения мы все время говорили, не упоминая партии. Наедине с собой я начал понимать, что он, этот механизм, — внутри нее, она не только отстает, но и сопротивляется изменениям, задевающим систему. А ведь именно партия была ее несущей конструкцией. Торможение шло в основном через аппарат — партийный, государственный, хозяйственный. А что такое аппарат — там ведь беспартийных было раз-два и обчелся. Покусившись на доселе незыблемые устои 18-миллионной рати чиновников, начав ее сокращение, я понимал, какой муравейник разворошил. Знал, что пощады от них не будет.
В борьбе с командно-административным режимом я рассчитывал на активность людей. Но и здесь не оставляло беспокойство. Нет-нет да и вспоминался один внешне не примечательный эпизод из красноярской поездки. В Норильске на улице пожилой человек сказал мне:
— Михаил Сергеевич, не хотелось бы говорить о мелочах — неудобно, но, к сожалению, приходится. Вот уже шесть лет, как насыпали вокруг нашего дома шлак с металлической стружкой, так все и осталось. Обувь режет, детей страшно во двор выпускать.
Вроде бы ничего особенного. Типичный случай. Но весь ужас в том и состоял, что типичный. Вот она система, во всем своем безобразии! Чтобы убрать территорию вокруг дома, надо челом бить Генеральному секретарю, высшему руководству страны, не меньше! Меня поразило и другое: граничащая с обреченностью беспомощность простого человека перед всемогущим чиновником. Сколько времени потребуется для обретения людьми внутренней свободы, достоинства? Без этого настоящей перестройке не бывать.
Норильчанину я посоветовал «основательнее трясти свое начальство, ибо без них, обыкновенных граждан, я никогда не смогу вытряхнуть бюрократов из удобных кресел». Но как скоро они созреют для гражданского поведения? Неужели покорное смирение навсегда поселилось в их душах? Нет, этого не может быть. Я был уверен, процесс демократизации разбудит народ.
После конференции мы почувствовали нарастание политической и социальной активности в обществе. Это прежде всего вылилось в возникновение сотен и тысяч неформальных групп, движений, по самым различным вопросам — с учетом специфики регионов.
Все более консолидировалась оппозиция. Консервативная, открыто заявившая о себе в марте. И радикальная, конструктивность которой, думаю, мы переоценили на ноябрьском Пленуме.
Как раз той осенью, в период обострения политической ситуации в стране, состоялось возвращение Ельцина к активной политической деятельности. После его ноябрьского выступления в Высшей комсомольской школе пошли интервью, широковещательные заявления с критикой законопроектов по Конституции и выборам. Он уже начинал примерять шапку лидера оппозиции и озвучивать громовым голосом и безапелляционным тоном разработки идеологов будущей Демроссии.
А 7 ноября я получил от него поздравительную телеграмму:
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Примите от меня поздравление с нашим Великим праздником — 77-й годовщиной Октябрьской революции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Вами партии и всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин.
Иногда мне казалось, что значение перестройки лучше понимали
И тут же поправлял себя, упрекая за несправедливость по отношению к соотечественникам. Разве все мои поездки не говорят, что наши люди горой за реформы. Их недовольство, все еще непреодоленная апатия идут от раздражения отсутствием на местах серьезных перемен. Значит, надо работать не покладая рук.
И я подгонял своих соратников, старался использовать все возможности «первого лица» по партийной и государственной линии, подстегивая отделы ЦК, аппарат Верховного Совета, Совмин, прессу… Вот строки из календарных записей конца 1988 года.
12 октября руководил совещанием в ЦК по вопросу арендного подряда. 24-го — встречался с молодежью Москвы и Подмосковья в связи с 70-летием ВЛКСМ. 4 ноября присутствовал на открытии в Москве первого инновационного коммерческого банка. 1 декабря беседовал с депутатами ВС СССР от Азербайджана и Армении по вопросу стабилизации обстановки в регионе. 7-го — выступал в ООН. 10-го — был в зоне землетрясения в Армении — Кировакане, Спитаке, проводил совещание в Ереване…
Стихия наложила трагический отпечаток на конец уходящего года. И все-таки я был оптимистом. Обращаясь к советскому народу по случаю нового, 1989 года, в частности, сказал: «Наступающий год не обещает быть и не будет беспроблемным. Серьезных дел и забот предстоит немало. Мы видим, что сегодня надо действовать с большей решительностью. Нельзя перехитрить жизнь, отсидеться на обочине. Мы не ждем и не обещаем «манны небесной», хорошо знаем, что груз нерешенных вопросов тяжел, дорога наша трудная. Но выбор сделан, курс перестройки проложен. Советские люди за перестройку, а это самая надежная гарантия того, что наш государственный корабль будет все увереннее набирать ход».
До первых свободных выборов народных депутатов СССР оставалось 85 дней.
Семья
Наша семья с переменами в моей политической карьере, а главное — в жизни страны, оказалась как бы в другой системе координат, потребовавших от нее немалого запаса прочности и моральной силы. Нелегко ей оказалось выстоять и выдержать все превратности и удары судьбы.
Сначала нам казалось, что, собственно, ничего сверхъестественного не произошло, нет необходимости ломать сложившийся семейный быт. Уже в первые дни говорили об этом и были согласны. У Раисы Максимовны есть чувство глубокой преданности семье, тому внутреннему миру, который нас связывает. «Мой дом, — как-то сказала она, — не просто моя крепость, а мой мир, моя галактика».
Систему человеческих отношений, укоренившуюся в московских верхах, мы так и не приняли, вернувшись в столицу в 1978 году. Наши представления на этот счет были другими. По крайней мере, понимание людских взаимоотношений не было отягощено мещанством, да и — допущу такое выражение — «московским провинциализмом». Я, конечно, имею в виду то окружение, среду, в которой оказались. В людях мы всегда ценили искренность, естественность, взаимную уважительность и способность понимать других.
Раиса Максимовна на своем опыте знала, что сослуживцы больше всего ценят товарищество и твое отношение к работе, как ты «тянешь лямку», выполняешь свои обязанности. А если надо выручать кого-то из коллег, тут не должно быть никаких исключений. Эти «нравственные максимы» передавались Ирине, впрочем, они целиком совпадали с собственными убеждениями дочери и зятя. У них была своя сверхзадача: стать профессионалами в своем деле. Тут, как известно, никакая протекция не поможет. Одно дело — получить должность, повышение, и совсем другое — стать квалифицированным специалистом. Так что настрой у них был хороший, здоровый. Мы это всячески приветствовали и еще хотели, чтобы, несмотря ни на что, они не прерывали занятия английским.