Жизнь и реформы
Шрифт:
Вполне возможно, что при выборе Андропова существовал еще один момент, о котором никто не упоминал. Переводя Юрия Владимировича на партийную работу, Брежнев вместо него поставил на госбезопасность Федорчука — человека, абсолютно себе преданного. Андропов к Федорчуку относился отрицательно и предполагал поставить на данный пост Чебрикова. Но когда Леонид Ильич спросил его напрямую, кого он видит в качестве преемника, от ответа ушел.
— Это вопрос Генерального секретаря, — сказал он.
Когда же Брежнев спросил о Федорчуке, Юрий Владимирович возражать не стал и поддержал данную кандидатуру.
Для
Уязвимым местом программы оставался вопрос об источниках ее финансирования. Если проблему модернизации сельхозмашиностроения мне удалось снять, то вопрос о повышении закупочных цен явно зависал, становился безнадежным. Это была моя головная боль. Тогда я занялся определением минимального объема средств, без чего нельзя было идти на Пленум ЦК КПСС. Министерство финансов и Госплан уклонялись от разговора на эту тему. Более того, мне рассказали, что состоялась встреча Тихонова, Байбакова и Гарбузова, на которой Председатель Совета Министров довольно жестким тоном заявил:
— Никаких обещаний по финансированию и ресурсам под Продовольственную программу Горбачеву не давать.
Дело дошло до того, что Гарбузов, который и ранее под разными предлогами уходил от прямого разговора, на собранное мною совещание просто не явился. Пришлось попросить помощника разыскать его и соединить по телефону со мной.
— Василий Федорович, — сказал я ему, — мы уже собрались, сидим, ждем вас.
— Михаил Сергеевич, — взмолился министр, — не пойду я к вам.
— Почему?
— Умру я у вас, — это было сказано с тяжелым вздохом и совершенно серьезно.
— Подождите, — удивился я, — неужели то, что происходит в моем кабинете, носит столь тягостный характер?
— Не в этом дело, Михаил Сергевич, — говорит Гарбузов, — ведь вы опять начнете нажимать: давай деньги, давай деньги. А их нет и изыскать негде. А у меня сердце больное, один приступ в вашей приемной уже был. Ваши помощники меня и отхаживали.
Где взять средства? — эта мысль постоянно преследовала меня. Поиски вывели на такой феномен, как безвозвратный кредит. О неэквивалентных экономических отношениях между городом и селом я уже говорил. Но разорительный порядок, при котором машины, стройматериалы, топливо стоили дорого, а зерно и другие сельхозпродукты — дешево, неизбежно должен был породить какие-то компенсирующие механизмы. Иначе все сельское хозяйство вылетело бы в трубу. Одним из таких механизмов как раз и являлись государственные кредиты.
Ежегодно хозяйства аккуратно получали их, но отдавать полностью никто не собирался. Рассуждали так: «Коль скоро вы держите низкие закупочные цены, которые не дают нам нормально жить и работать, будете и впредь кредитовать нас, а потом списывать долги. Никуда от этого не денетесь, кормить страну все равно надо». Естественно, что в таких условиях не было смысла думать об экономии, реальных затратах, о том, нужна тебе новая машина или нет. Есть возможность урвать — хватай не глядя. Платить все равно из безвозвратного кредита.
Я посмотрел цифры по
Существенный элемент Продовольственной программы — план социального развития села. В согласии с правительством мы в конечном счете его подготовили. Имелось в виду направить на эти цели, используя все источники, 140 миллиардов рублей.
В конце концов страсти улеглись, дискуссии в комиссиях закончились, главные элементы Продовольственной программы были сформулированы, отработаны и согласованы. Я зашел к Черненко и сказал, что, поскольку Пленум ЦК намечен на май, а на дворе уже апрель, пора организовать встречу с Леонидом Ильичом, представлять-то программу придется ему.
Кстати, вопрос о докладчике, который решался задолго до этого, не обошелся без дискуссий. Поначалу само собой считалось, что докладывать стану я. Горбачев готовит вопрос, ему и выступать. Но потом я почувствовал со стороны ряда членов Политбюро, особенно Тихонова, нечто похожее на ревность, что грозило новыми затяжками и проволочками в принятии программы.
Тогда я встретился с Брежневым и сказал ему, что, конечно, мог бы выступить с докладом, но, поскольку такая масштабная программа принимается в стране впервые, предлагать ее должен не Горбачев и даже не Председатель Совета Министров, а Генеральный секретарь.
Брежнев колебался. Я чувствовал, что в душе его происходит сложная борьба. Ведь уже на съезде он делал доклад с огромным трудом. Но соблазн оказался слишком велик, и на следующем заседании Политбюро Леонид Ильич дал согласие. И вот теперь пришла пора вводить его в курс дела.
Двум вопросам Леонид Ильич уделял всегда приоритетное внимание — аграрному сектору и военным делам. Причем мне казалось, что именно в таком порядке. Помню, как-то в Ореховой комнате перед началом заседания Политбюро зашла речь об очередном выделении армейских автомашин на уборку урожая. Устинов посетовал на то, что каждая полевая страда выводит из строя значительную часть техники. Тем самым он заранее нацеливался на то, чтобы выжать из Госплана новое пополнение автопарка вооруженных сил.
Толкуя об этом, Дмитрий Федорович как бы между прочим заявил, что понимает значение жатвы, ибо «оборона и хлеб — это главное и это неразделимо». Я счел нужным внести свои коррективы и заметил, что больше склоняюсь к формуле: «хлеб и оборона». Брежнев поддержал меня и улыбаясь сказал:
— Наверное, тут Горбачев прав.
Но Устинов стал говорить:
— Леонид Ильич, уж вы-то знаете, что оборона — это жизнь.
— А хлеб? — посмеиваясь, ответил Брежнев. — Разве это не жизнь?
И в Днепропетровске, и в Молдавии, и особенно в Казахстане Брежневу приходилось заниматься проблемами села. Был у него интерес к ним.