Жизнь и смерть Арнаута Каталана
Шрифт:
Брат Пейре проговорил хмуро:
– Показной набожностью, сладкими обещаниями, постным видом и ловкими речами подобные тебе и улавливают доверчивые души! Не ты ли вымогал имущество у одной вдовы в Альби? Не ты ли настойчиво завлекал ее в общину, пытаясь запугать?
– Я пекся о сестре, – отвечал Лагет. – Какое тебе дело, поп, до сестры моей?
– Не ты ли совращал людей в ересь, разбивая семьи и уводя мужа от жены, как было проделано с семьей Бростайона?
– Разве не сказано у апостола: "Добро человеку жены не касатися"? – тут
– Не властью ли врага человеческого заколдовал ты хлеб, когда раздавал его на трапезе в доме Коньоста?
– Во время последней вечери знал Иисус, что среди сотрапезников Его – предатель, и опустивший с Ним руку в блюдо предаст Его. Разве не говорил Он ученикам Своим: "Ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою"? Наша братская трапеза создана по примеру апостольской, ибо мы отвергаем ваши пышные языческие богослужения.
– Довольно! – молвил Пейре. – Риго Лагет обвиняется в открытом исповедании еретического учения, в проповедании его, в совращении католиков, в отправлении нечестивых обрядов и в гласном союзе с дьяволом.
Лагет выслушал это не моргнув глазом и проговорил только:
– Да смилуется Господь над Тулузой, если она отдана во власть злобно лающих псов, а праведные изгнаны!
Это вызвало шум среди зрителей. Многие вскочили с мест и ринулись вперед, чтобы немедленно освободить арестованных. Стража преградила им дорогу, выставив копья и мало-помалу оттеснила взволнованных именитых граждан из дома инквизиции. На улице, запруженной народом от дома инквизиции до самого храма Богоматери Белоцерковной, они присоединились к толпе и немало подогрели ее рассказом о случившемся.
Иоанна осудили уже при пустом зале. Выслушав смертный приговор, оба "совершенных" обнялись и обменялись долгим поцелуем. Глядя на этих лобызающихся мужчин, одного как бы сияющего, другого завшивленного, в расчесанных язвах, Каталан вдруг ощутил дурноту.
Им связали руки и, угрожая толпе оружием, провели по улице до кафедрала Сен-Этьен, где размещались епископская резиденция и городская тюрьма – более надежная, чем инквизиционная.
Город шумел и волновался.
Каталан и Пейре следовали за осужденными, а со всех сторон их тесно окружала стража. Иоанн вопил, не переставая:
– Я добрый христианин! Смотрите, добрые люди! Смотри, Тулуза! Смотрите, как проклятые монахи мучают добрых христиан!
В монахов летели комья грязи и отбросы, а пожелания так и сыпались:
– На костер псов Доминика!
– Содрать с них кожу!
– Сжечь их осиное гнездо!
– Распять их!
– Разрезать их на куски!
Каталан крикнул брату Пейре:
– Сейчас полетят камни!
Брат Пейре широко и зло улыбнулся.
– Тогда умрем как святой Этьен!
Оба расхохотались, так что даже Иоанн на мгновение замолчал и поглядел на монахов как на сумасшедших.
Еле добравшись до собора Сен-Этьен и заточив пленников в надежную тюрьму, оба доминиканца остались в резиденции епископа, поскольку
Прежний тулузский епископ Фалькон умер за несколько лет до этого и был похоронен в часовне аббатства Гран-Сельв, недалеко от Тулузы; новый носил то же имя, что и тулузский граф – Раймон, но не отличался ни силой характера своего предшественника, ни боевитостью своего тезки. Тем не менее он дал братьям проповедникам вполне здравый совет не приводить приговор над еретиками в исполнение, поскольку в таком городе, как Тулуза, это может привести к разрушительному бунту.
Таким образом лишь наутро после памятного заседания трибунала Пейре и Каталан вернулись в свой монастырь. Брат Пейре сразу засел писать отчет о происшедшем; Каталан же отправился в сад и там уселся возле колодезя, бездумно глядя на грядки, покрытые уже нежной зеленью всходов. А потом он как-то вдруг, сразу, увидел, что рядом с ним сидит еще один человек, и был этот человек Каталану знаком.
И сказал ему Каталан:
– Как вы прошли сюда, мастер Менахем?
Удивительным показалось Каталану только это; все же прочее – и то, что за все эти прошедшие годы старый иудей ничуть не изменился, и то, что, мертвый, он вновь оказался среди живых, – почему-то ничуть Каталана не озадачивало.
– Ты, никак, не рад мне, Арнаут Каталан? – спросил мастер Менахем.
– Рад, – неуверенно отвечал Каталан. – А вы разве не сердитесь, мастер Менахем, за то, что я обокрал вас?
– Не сержусь, – хмыкнул старый иудей. – Наследники мои от этого никак не обеднели; ты же не употреблял мои снадобья во зло.
– У нас с братом Фомой тут хороший огород, – похвастал Каталан бесхитростно. – Мы посадили в нынешнему году и салат, и красную капусту, а на тех грядках у нас майоран и петрушка.
– Молодцы, – похвалил мастер Менахем. – А ты, как я погляжу, стал суров к инаковерию?
– Ни евреев, ни сарацин мы не трогаем, пока те не совращают в свою веру католиков, – сообщил Каталан.
Мастер Менахем вздохнул.
– Молодец, – повторил он рассеянно. – Говорит мудрейший Абрахам бен Эзра: "И станет он убийцей и склонным к угнетению других; и будет он гневлив и лжив; и будет он палачом, склонным к печали; и будет он решителен; и станет он привержен чести; и люди станут следовать за ним на путях его"…
– Это он все обо мне говорит? – удивился Каталан.
Еврей не ответил. Пожевал губами в бороде и молвил неожиданно:
– Помнишь, Каталан, ты все хотел вызнать, что такое "палач с Кораном в сердце"?
– Я не желаю вас слушать, господин! – вскричал Каталан. – Зачем вы пришли? Зачем вы меня смущаете?
– А? – Старый еврей обратил на своего бывшего слугу ясные, почти детские глаза и вдруг признался: – Я и сам не знаю… А это христианский монастырь? Как же я сюда вошел? Мы ведь с тобой нарушаем сейчас твой… Как вы, франки, называете свои правила?