Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
Генеральное наступление на немцев было назначено на начало июня, но солдаты митинговали, собираясь в кучки около костров, читали брошюрки, которыми окопы были, кажется, забиты по самые брустверы, — вопрос о том, где взять бумагу, чтобы скрутить пару цигарок, уже не стоял, бумаги хватало не только на цигарки, но и на подтирку в кустах, и на растопку костров, — и идти в бой отказывались наотрез.
Керенский, узнав об этом, стукнул себя кулаком в грудь и, провозгласив громко: «Я разбужу в моих солдатах совесть», поехал к портному, велел ему пошить форму хаки — чтобы только воротник френча был отложным, как у англичан. В походном
— Главноуговаривающий!
Автомобиль военного министра на большой скорости подъехал к строю и, заскрипев рессорами, остановился. Накрылся большим облаком пыли. Из пыли поспешно выскочил военный министр — суетливый, невысокий, с изящной фигурой любителя «рисовать» на паркете кадриль.
Подбежав к строю, Керенский стал трясти руки солдат.
— Здравствуй, товарищ! Здравствуй, товарищ! Здравствуй, товарищ!
Хохолок на его голове смешно подпрыгивал.
Офицеры стояли в стороне и угрюмо молчали. Потом Керенский подбежал к Корнилову и, излишне громко щёлкнув каблуками, принял рапорт. Развернувшись лицом к строю, Керенский приказал солдатам сесть на землю. Это было что-то новенькое, ещё неведомое, раньше такого не случалось. Солдаты зашевелились, раздались смешки, охи, кряканье, стенания, солдаты один за другим повалились на землю. Винтовки держали кто как — легко можно было и на штык насадиться.
— Привыкайте, — клекотал Керенский, глядя на суетящихся солдат. — У нас армия новая, демократическая, народная, у нас все команды хороши и понятны.
Народу собралось много, до всех не докричаться, всем не объяснить, что за армия существует ныне в России, каков её статус. На шее Керенского надувались жилы, а голос садился, делался всё тише и тише, наполнялся болезненной хрипотой. Керенский стал помогать себе жестами.
Но язык жестов — плохой язык. Солдаты начали откровенно смеяться над «главноуговаривающим». Офицеры продолжали молчать.
— Мы должны дружно подняться на врага, единой лавиной навалиться на него и сломать ему хребет, — вещал Керенский.
Солдаты переговаривались с откровенным хохотком:
— Вот сам бы и навалился на врага лавиной, перегрыз бы ему хребет. Зубы-то вон какие... Как черенки от лопаты. Такими зубами можно перекусить хребет у целой сотни немаков. А вещает как, а! Явно сегодня неплохо позавтракал, слова из задницы, как котяхи, лезут такие гладкие...
— Да, говорит он гладко, но в наступление сам не пойдёт. Нас пошлёт.
— Естественно. Своя-то жизнь дороже. Потому что она — своя.
Когда к Керенскому подвели коня, военный министр шарахнулся от него, будто от паршивой болезни.
— Нет, нет, нет! — вскричал Керенский и поспешно, вприпрыжку, побежал к автомобилю. Коней он боялся.
«Главноуговаривающий» покинул Восьмую армию также внезапно, как и появился, — на противно тарахтящем автомобиле, обдав солдат сладкой бензиновой вонью. Непонятно было, зачем он приезжал — то ли солдат уговаривать, то ли себя, любимого, показывать. Корнилов не сдержался, процедил сквозь зубы:
— Некоторые командующие этого петуха специально приглашают к себе, чтобы потом, в случае неудачи, можно было сказать: «У меня сам Керенский
«Главноуговаривающий» совершенно искренне считал, что он очень популярен в народе, и буквально упивался осознанием этого. Но его поездки на фронт никаких результатов не приносили, они были пустыми.
В Тарнополе был устроен смотр Забайкальской казачьей бригады. Керенский подкатил к строю с шиком — его автомобиль сопровождал второй, так же как и первый украшенный красным флажком, — вышел из машины и картинно заложил руку за борт френча.
Казаки, словно обрадовавшись этому, взяли шашки наголо — приветствовали почётного гостя, однако в ответ на это лицо у Керенского посерело испуганно, он сделался ниже ростом, ужался, что-то пропищал слабым детским голоском и проворно, вызвав удивление в лохматых казачьих головах, прыгнул назад в автомобиль. Керенский посчитал, что его решили арестовать.
Восемнадцатого июня наступление всё же началось. Это было последнее наступление наших войск на Германском фронте. Участок, в который прорвались две русские армии — Седьмая и Одиннадцатая, был узким — шестьдесят вёрст. В плен взяли триста офицеров и восемнадцать тысяч солдат, захватили также двадцать пять орудий.
Через сутки был отдан приказ наступать и Восьмой армии, которой командовал Корнилов.
За несколько часов до сигнала атаки произошло ЧП — два полка отказались выходить на исходные позиции. Корнилов с силой грохнул палкой по полу:
— Чьё это решение?
— Председателей полковых комитетов.
— Арестовать негодяев!
Такая постановка вопроса была опасной. Солдаты подчинились командующему армией, хотя преимущество, появившееся с победным броском Седьмой и Одиннадцатой армий, было потеряно. Тем не менее трескучей тёмной ночью, полной звёзд и всполохов, боевое охранение немцев было сбито, и армия Корнилова стремительно пересекла долину реки Быстрицы, походя взяв в плен триста полоротых, не успевших проснуться австрийцев, и вышла к реке Певетче. Здесь завязался тяжёлый бой.
Немцы были разбиты. Наголову разбиты. Капитан Неженцев со своим ударным отрядом отбросил их штыками на семь километров — любители копчёных сарделек с тушёной капустой покатились на запад, словно колобки, хорошо смазанные салом. В плен попали сто тридцать офицеров и семь тысяч солдат. Сорок восемь немецких орудий также очутились в наших руках.
Следом была целиком разгромлена 15-я австро-венгерская пехотная дивизия — она потеряла девять десятых своего состава, более девяноста процентов, а также все орудия, все до единого. Керенский ликовал, ходил гордый, с выпяченной грудью и большим красным бантом, пришпиленным к френчу.
— Вот что значит новая революционная армия! — кричал он фальцетом, словно ему не хватало воздуха. — Вот что значит умение объясняться с солдатами! Нужно только подобрать доходчивые слова, убедить их, и тогда они свернут горы.
Но русские солдаты воевать не хотели. Особенно после общения с Керенским. Они не видели смысла проливать свою кровь за таких людей, как Керенский.
Наступление угасло.
Двадцать седьмого июля Керенский подписал «Приказ по армии и флоту» — теперь это называлось так — о присвоении Корнилову звания генерала от инфантерии. Это означало, что Лавр Георгиевич достиг высшего звания в русской армии той поры — выше не было — и стал полным генералом.