Жизнь и смерть Кришнамурти
Шрифт:
В то время как К. находился в Броквуде весной 1970 года, он попросил меня написать отчет о ранних годах его жизни. Сначала он попросил об этом старого друга Шиву Рао, но после того, как были собраны многочисленные материалы из теософских архивов в Адьяре, Шива Рао серьезно заболел; состояние его здоровья не позволяло закончить книгу. (Он умер в следующем году). Шива Рао, однако, предложил мне воспользоваться собранным материалом. Я знала его с 1923 года, когда мы впервые встретились в Индии, и с тех пор оставались близкими друзьями. К. сказал, что привезет с собой бумаги, когда в начале следующего года вернется из Индии. Конечно, я пришла в восторг от просьбы написать отчет, но сделала оговорку, что меня не будут просить показать текст. Согласившись, К. дал письменное разрешение цитировать его письма и отчеты о его опыте в Охай в 1922 году, ранее не опубликованные. Хотя я не намеревалась начинать книгу до того, как получу материалы от Шивы Рао, в июне я отправилась в Броквуд на мою первую беседу о ней с К. Он казался весьма заинтересованным в «мальчике»,
Книга К. «Немедленно измениться» была опубликована в 1970 году; она состоит из поставленных Аленом Ноде в Малибу вопросов и ответов К. Ален записывал обычным способом как вопросы, так и ответы, диктовал их на пленку, затем снова прочитывал их по вечерам К., чтобы внести исправления. Книга эта, таким образом, превосходит отредактированные записи бесед, которые К. не только не просматривал, но и вообще не смотрел. В книге есть абзац на одну из наиболее повторяющихся К. тем, — одной из самых трудных для понимания, — конец мысли:
«Вопрос: Интересно, что вы действительно понимаете под концом мысли? Я говорил об этом с другом, он сказал, что это какая-то восточная чепуха. Для него мысль — высшая форма разума и действия, которые неразрывны. Она создала цивилизацию и все взаимоотношения основаны на ней. Все признают это... Когда мы не думаем, мы спим, прозябаем, ничего не делаем; мы опустошены, скучны, бесполезны; мы пробуждаемся когда думаем, занимаемся делом, живем, ссоримся: вот известные нам два состояния. Вы говорите, быть за пределами обоих — за мыслью и за пустой бездеятельностью. Что вы подразумеваете?
Кришнамурти: Попросту говоря, мысль — есть отклик памяти из прошлого. Когда работает мысль, прошлое выступает как память, опыт, знание, возможность. Действующая мысль есть прошлое, поэтому нет нового образа жизни; прошлое живет в настоящем, изменяя себя и настоящее. Поэтому ничего нового в жизни нет, и когда что-то новое должно случиться, необходимо отсутствие прошлого, ум не должен быть забит мыслью, страхом, удовольствием и пр. Только когда ум не наполнен всем этим, новое может проявиться. И по этой причине мы говорим, что мысль должна быть неподвижна, действуя только по необходимости — объективно и эффективно. Все, имеющее последовательность, есть мысль; когда есть последовательность, не рождается ничего нового. Видите, как это важно? Ведь это вопрос жизни. Либо вы живете прошлым, либо живете совсем иначе, вот в чем дело».
В «Записных книжках» К. писал: «Есть священное — не от мысли, не от чувства, воскрешающего мысль. Это неуловимо мыслью и не может быть ею использовано. Мысль не дает этому формулировки. Но есть священное, незатронутое ни символом, ни словом, — это непередаваемо». Вот в чем трудность такого понятия как «конец мысли», — его невозможно передать иначе кроме как через мысль.
Позже К. скажет: «Мысль отравляет» и «Мысль извращает». Эти прямые заявления без объяснения непонятны. Мысль извращает, потому что она «разбита», «фрагментирована». Безусловно, К. имел в виду психологическую мысль. Мысль необходима для практических целей, как и память.
В «Немедленно измениться» К. высказал свое отношение к сексу, отвечая на вопрос: «Возможен ли секс без этого желания мысли?»:
«Следует выяснить самим. Секс играет исключительную роль в жизни, поскольку это, возможно, — единственный глубокий, из первых рук имеющийся у нас опыт. Интеллектуально и эмоционально можно имитировать, следовать, соглашаться. В наших отношениях есть боль и борьба, а в сексе этого нет. И будучи таким иным и прекрасным, секс привязывает нас, и он становится цепью. Он связывает нас тем, что требует продолжения — опять происходит действие разделения. Человек так связан — интеллектуально, в семье, в обществе, социальной моралью, религиозными санкциями — так связан, что только в сексе остается свобода и насыщенность. Поэтому ему придают такое значение. Если бы повсюду была свобода, не было бы тогда такого страстного желания, такой проблемы. Мы создаем проблему, поскольку не можем получить его в достаточном количестве, или чувствуя вину, когда он есть, или потому, что, занимаясь сексом, можем нарушить установленные обществом законы. Старое общество называет новое обществом вседозволенности, поскольку для нового общества секс — часть жизни. Когда ум освобождается от бремени подражания, авторитета, конформизма и религиозных предписаний, секс занимает свое место, но он не должен быть всепоглощающим. Отсюда следует, что для любви существенна свобода — не свобода мятежа, не свобода делать что хочется, не потворство страстным желаниям, открытое или тайное, а свобода, которая приходит с пониманием всей структуры и природы секса. Тогда эта свобода — любовь».
Зимой 1971 года К. отменил поездку в Индию, не из-за опасности войны между Индией и Пакистаном, а потому что, как говорил он Мери Зимбалист, тело
30. Цитируется по дневнику Мери.
Подобные медитации имели такую силу, что заставляли его бодрствовать часами, продолжаясь вплоть до того, как он отправился проводить беседы в Нью-Йорк в мае 1972 года.
В тот год в издательстве «Восточный Лонгман» вышла первая книга Кришнамурти в Индии «Традиция и революция», редакторами которой были Пупул Джаякар и Сунанда Патмардан. Она составлена из 30 диалогов, которые в 1970 — 71 г.г. велись в Нью-Дели, Мадрасе, Долине Риши и Бомбее с маленькой группой людей — художниками, политиками, саньясинами и учеными индусами — всеми теми, с кем встречался К., возвратившись в Индию в 1947 году. Хотя в этих дискуссиях не было сказано ничего нового, подход был иным, освежающим из-за словаря индийских слов. Особенно памятен такой абзац: «Есть один путь встретиться с печалью. Бегство, знакомое нам всем, путь, позволяющий уйти от величия печали. Единственный путь избежать печали — не сопротивляться, не делать движения в сторону от нее, вовне или внутри, полностью остаться с печалью, не стремясь выйти за ее пределы».
Индийским последователям К. всегда хотелось считать его индусом, поскольку он был рожден в индийском теле, хотя сам К. не причислял себя к какой-нибудь расе или национальности, равно как и религии. Индийский паспорт затруднял получение виз в Европу и Америку, поэтому он обрадовался, когда в 1977 году получил так называемую «грин-кард», обеспечивающую безвизовый въезд в Америку.
К. остановился на несколько дней в феврале 1973 года в Броквуде по пути из Бомбея в Лос-Анджелес. Написание моей книги о нем, которую я планировала в качестве первого тома трехтомной биографии, шло полным ходом, но в меня закрались опасения о целесообразности ее опубликования, история получалась и безумной, и святой; вот почему я приехала в Броквуд на один день, чтобы переговорить с К. Оставшись с ним наедине после ланча в большой гостиной Западного крыла, части дома, где он жил в Англии (он сидел на твердом стуле, как любил, придвинувшись к дивану, на котором сидела я), я поделилась с ним своими сомнениями. Он ответил сразу же: «А вы не чувствуете этого в комнате? Вот и ответ». Я человек отнюдь не мнительный, но в тот момент я почувствовала в комнате легкую пульсацию, которая могла легко быть плодом моего воображения. Он явно чувствовал ее в присутствующем и констатировал это. «Что это?» — спросила я. «Эта сила? Которая за тобой? Я знаю, ты всегда была защищена, но кто или что защищает тебя? Она там, будто за занавесью, — ответил он, протянув позади себя руку, будто желая дотронуться до невидимого занавеса, — я мог бы поднять это, но чувствую, что не должен».
Когда я ушла днем, К. пошел в свою комнату отдохнуть. Моя дочь, которая привезла меня на машине из Лондона, нетерпеливо ждала снаружи в машине. Попрощавшись с обитателями школы, я вынуждена была вернуться в Западное крыло, чтобы взять из раздевалки пальто. Когда я проходила мимо открытой двери гостиной, с одной лишь мыслью поторопиться, на меня обрушилась какая-то волна, ужасная по силе. Была ли она враждебна ко мне? Единственное, что я знаю, так это то, что она не выдумана и не плод самовнушения. Я пришла к выводу, что она не враждебна лично мне. Будто бы меня засосало пропеллером. Была ли то сила, энергия, часто проходившая сквозь К.? Тогда я не знала, что год назад, в Охай К. спросили на ту же тему — о силе, которая за ним — члены попечительского совета американского фонда, из которых наиболее известными были Эрна Лиллифелт и ее муж Теодор, проживавшие в Охай; вряд ли можно было бы начать Фонд без Эрны.
К. ответил на вопрос, говоря о себе в третьем лице: «Во-первых, мы спрашиваем о том, о чем К. сам себя никогда не спрашивал. Он никогда не спрашивал: «Кто я?» Я чувствую, что мы вторгаемся туда, где здравый ум теряет способность понять, что совсем не означает будто я что-то скрываю. Что-то есть. Слишком огромное, чтобы облечь в слова. Был и есть громадный резервуар, который, если бы человеческий разум мог прикоснуться, раскрыл бы нечто, что не способны открыть ни интеллектуальная мифология, ни изобретение, ни догма. Я не делаю из этого тайны, это был бы глупый детский прием, подлая вещь, потому что тогда эксплуатировались бы люди. Либо создается загадка, где ее нет, либо есть что-то, к чему нужно приближаться с огромной точностью и осторожностью. Здравому уму такого не дано. Это есть, это здесь, но к нему нельзя подойти, нельзя пригласить его. Это не достижение. Это нечто, недосягаемое для ума».