Жизнь и судьба: Воспоминания

Тахо-Годи Аза Алибековна

У нашего Михаила Митрофановича каждый день можно купить и ягоды, и овощи. Он аккуратно взвешивает на весах, мерит стаканами, записывает в книжечку (когда-то в 1920-х годах имел свое дело и жену возил в Крым, помнит землетрясение 1927 года). Одно удовольствие делать такие покупки, когда все сверкает от утренней росы, все живое, свежее, аккуратное.

Мы сидим под деревьями и работаем. Теперь голова занята «Историей античной эстетики», той, которая была когда-то в двух томах, погибла в бомбежку и теперь снова возрождается под пером Лосева. Привезли книги — Гомер, греческие натурфилософы, тексты, словари, ученые книги, снова нам везут книги в рюкзаках, но уже не Шурка: расстались мы с ней, ушла замуж, предварительно поскандалив. Я-то думала, ей лет 18, а оказалось 27 — годы подпирали.

Тишина. Никто нас не навещает. И это хорошо, можно работать и быть на воздухе одним. Только слышно: «Миша», «Женя» — это перекликаются хозяева, работая в саду, собирая по соседству в канаве грибы, свинушки, или шишки и сухие ветки под деревьями. Хозяева

рачительные, ничто не пропадает, все идет в дело, даже старый ржавый замок лежит в керосине недели две: вдруг пригодится; печь топят мусором с участка, хорошие дрова укрыты под навесом, на крайний случай. А этот случай как-то странно не наступает уже целых девять лет, пока мы здесь живем с 1 июля по 15 сентября. Маленькие, закутанные в какое-то выцветшее старье — прозодежду — супруги Севалкины, как трудолюбивые гномы, копаются целыми днями в земле и жарят какие-то подозрительные грибы, а то и навоз собирают на поле, конечно, рано поутру, раньше всех. Очень поучительная картина, как можно жить со вкусом, экономя, и незаметно, по капле, прибавляя к скудной пенсии кое-какой достаток. Нет, замечательные люди, у которых ничего не пропадает втуне. Такой замкнутый на себе хозяйственный цикл, ни в чем постороннем не нуждавшийся. Если идет дождь, а дышать хочется, Алексея Федоровича укладываю на раскладушку среди ароматных флоксов, укрываю его какими-то одеялами, клеенкой, плащами, над головой — огромный черный зонт, и под мелкий, сеющий дождичек лежи себе и думай, что там дальше продиктовать Азушке (так меня называли всегда он и Мусенька), что записать на маленькие листочки, сложенные в виде книжечки.

Времена менялись основательно. Ведь мы пережили знаменитое письмо Хрущева о культе Сталина, которое часа четыре читали в МГПИ им. Ленина и после которого никто не обмолвился словом и все прятали друг от друга глаза — привычка бояться и остерегаться каждого. Оказывается, близились 1960-е годы, краткое время либерализации, и, конечно, начались разного рода сдвиги.

Я уже заканчиваю преподавать в МОПИ им. Крупской (отставили после защиты докторской, как всегда — часов нет на ставку), уже оставила Библиотечный институт (я там на почасовой) — трудно справляться, но было интересно, народ библиотечный тянулся к знаниям, и я им читала все, от античности и кончая XVIII веком. Знакома со всеми библиотеками (там обычно проходят лекции по выходным дням) — тут всё — и Некрасова, и Тургенева, и Добролюбова, и Пушкина, и Химки (это уж непременно), и детские библиотеки, и новый небольшой зал в Ленинке (для обслуживающего персонала). Эту часть еще только отделывают. Читаю, как всегда, с радостью, но осенью трудно ездить с дачи, значит, надо уезжать в Москву, а не хочется. Бывшие слушатели нет-нет да и вспоминают меня даже теперь (идет 2007 год). Не раз в бывшей теперь Ленинке (ныне РГБ) мою племянницу Леночку спрашивают, какое ко мне отношение имеет она, и сам факт родственный помогает (а в библиотеках это важно).

Но главная моя забота — Университет, куда, как я об этом уже писала, призвали меня после смерти профессора Дератани «старики» (так именовали С. И. Радцига и А. Н. Попова). Заведование кафедрой — дело трудное. Я не собираюсь здесь писать о своей работе в университете, это часть официальная. Вообще, кто хочет что-то узнать о моих так называемых res gestae,пусть смотрят словари [350] и сборники, посвященные филологическому факультету.

350

См.: Биографический словарь. Московский университет в женских лицах. М.: Изд-во МГУ, 2004; Филологический факультет Московского университета. Энциклопедический словарь / Гл. ред. М. Л. Ремнева. М., 2005; Филологический факультет Московского университета. Очерки истории. М., 2001; Алексеев П. В.Философы России XIX–XX столетий. М., 2002 (хотя я не философ, но философствующий филолог и издатель трудов Лосева).

Университет — это лекции, это камерные занятия с филологами-классиками, это преподавание. А я с детства обожаю учиться и учить. И чем больше моя аудитория, тем мне интереснее ее захватить, поднять над повседневностью, ввергнуть в бездну трагедии, увидеть, что и в Гомере «люди разные бывают» (Илиада, X, 228) и что за эпическим спокойствием назревает настоящая драма. Да, что там говорить! Лекции — это моя сцена, лектор — артист, учит меня Алексей Федорович. И как положено в театре, зал рукоплещет, а уж зачеты сдают или коллоквиумы с радостью (часы ведь еще не сокращали в эти годы на античную литературу для всего филфака, как в нынешнее время).

Особенно неудобно мне, когда перед поточной, самой большой аудиторией толпа студентов начинает собираться, а из аудитории, почти пустой, выходит профессор Алексей Иванович Метченко (1907–1985), зав кафедрой советской литературы, автор книги под названием «Кровное завоеванное», человек партийный, твердый, взглядов ортодоксальных, но нашу древнюю науку в моем лице уважает. «Ну как же, Аза Алибековна, вон к Вам идет на лекцию целая толпа, а у меня почти пусто». — «А это, — отвечаю, утешая его, — потому что их экзотика привлекает, услышат и греческий язык, и латинский, а у Вас дело уж очень серьезное, наш студент это не склонен любить». Так мы обмениваемся учтиво, и мощная

фигура Алексея Ивановича как-то понуро уходит по коридору, а моя толпа несется занимать места и меня будоражит. Сколько потом в разных учреждениях, издательствах, редакциях, на радио встречала я своих слушателей, и всегда улыбались, вспоминая наши встречи, а если надо, и помогали по мере сил.

Как только я пришла в Университет, декан филологического факультета Роман Михайлович Самарин тут же предписал мне взять аспирантку, собирающуюся специализироваться по лингвистике. Как я ни отказывалась, но взять пришлось. Марина Николаевна Славятинская была первой моей аспиранткой в Университете, открыв вереницу из нескольких десятков. Как все начинающие ученые, Марина жаждала охватить всё — всё, что можно сказать о развитии прошедшего времени вообще, от Гомера до Византии. Долго пришлось бороться с энтузиазмом неофита, и, в конце концов, остановились только на Гомере (и только imperfectum) [351] .При профессоре Дератани кафедра была закрыта от внешних влияний, и все варились как бы в «собственном соку» — ведь партийного Н. Ф. Дератани все филологи-классики не терпели. Я же, как нормальный человек, привыкла общаться с учеными из разных сфер и, конечно, на обсуждение пригласила профессора Бориса Владимировича Горнунга, очень сурового, строгого, большого знатока и без всякого снисхождения к диссертанткам. Для кафедры это целое потрясение — пришел известный, чужой, разгромит. Однако Б. В. Горнунг отнесся к работе вполне объективно, дал ряд ценных указаний Славятинской, и, готовя защиту, я могла просить в оппоненты своих давних друзей, но тоже серьезных ученых, — профессора Андрея Александровича Белецкого и Леонида Александровича Гиндина, а попросту Леню, близкого нам с Алексеем Федоровичем, еще когда он учился на классическом отделении в МГПИ им. Ленина. Диссертация прошла вполне успешно, и я полагаю, что это был важный шаг в работе кафедры — открытость для чужих мнений, общение с учеными разных направлений, готовность к совместной работе в науке, что скажется в дальнейшем при участии членов кафедры в различных конференциях в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси и других городах [352] .

351

См. статью: Славятинская М. Н.К вопросу об употреблении имперфекта у Гомера // Вопросы классической филологии. Вып. 1. М.: МГУ, 1965.

352

М. Н. Славятинская подарила мне сборник научных трудов «Stephanos» (М., 2005), посвященный ее 75-летнему юбилею. В очерке о юбиляре его автор Алексей Белов (его псевдоним Alexius Albanus) почему-то остановился только на дипломной работе Марины Николаевны, ни слова не сказав о защите кандидатской диссертации, как будто ее и не было. Одним из приятных результатов кандидатской оказались дружеские отношения, которые завязала Марина Николаевна с семьей Л. А. Гиндина.

Но, кроме лекций, аспирантов и заседаний, хотелось живого общения со студентами, чтобы не было «человеков в футляре» (о, бессмертный Чехов — плохой у него был в гимназии латинист!). Мы на кафедре старались встряхнуть студентов — то затащить их в так называемый «Дом дружбы» (Морозовский особняк на Воздвиженке), где встречались с приезжими греческими актерами (особенно потрясала трагическая Анастасия Папатанасиу — маленькая скромная женщина, необыкновенно величественная на сцене), то все вместе в театр, где великий греческий режиссер Рондирис ставит Эсхила. После постановки «Персов», когда уже голова закружилась от движений персидского хора, да еще в облаках воскурений ароматных, шли домой совсем потрясенные, а Сережа Аверинцев рядом все повторял — почему-то на немецком языке — эсхиловские строки (может быть, перевод знаменитого Виламовица?). А потом и встреча с самим Рондирисом на Моховой (ректор уступил свой кабинет), где я приветствовала режиссера по-древнегречески. А потом и Охлопков со своей «Медеей», и грозный Сергей Иванович Радциг стучит палкой, ужасается, что хор в 60 душ нацепил на себя трагические маски, — шло обсуждение тут же, в театре.

Но и мои преподаватели разохотились. Почему бы не быть театру у нас самих? Нашелся энтузиаст, Николай Алексеевич Федоров, блестящий знаток латинского, и хоть член КПСС, но в обиходе робок, зато на уроках гроза. Ну а как стал режиссером, то совершенно беспощаден к актерам. И что же? Создал Moskauer lateinisches Theater,с которым гастролировал по университетам ГДР. Ставили средневековую латинскую пьесу Гросвиты Гандерсхеймской «Дульциций» о христианских девах и воине Дульциции во времена Диоклетиана — очень благочестиво.

Да еще вторая пьеса «Бакхиды» Плавта. У меня чудом сохранилась программа на немецком языке, где излагается содержание пьес, указаны все действующие лица (играли все роли одни девицы — все мне памятные: Диоклетиан — Наташа Германюк, Дульциций — Стародубцева, солдаты — Ахтерова и О. Клековкина (у меня стоит от Оли подарок десятки лет — цветок «декабрист», подарила вместе с Ниной Рубцовой) и три девы — Гринчук, Чернышева, Алексеева. Вот и вся труппа для двух пьес. И свой концертмейстер — Лена Джагацпанян, но зато какой успех! Где теперь латинский театр? «Там, где прошлогодний снег», как говорил Франсуа Вийон.