Жизнь и судьба: Воспоминания
Шрифт:
Я знала Володю Бибихина много лет. С тех пор, как он был студентом третьего курса. Дело в том, что Юдифь Матвеевна Каган, дочь известного неокантианца Матвея Исаевича Кагана, близкого к Лосеву в 1920-е годы, ученица Алексея Федоровича и моя подруга, прислала нам этого студента, потому что, к всеобщему удивлению, он читал платоновского «Федра» самостоятельно, в то время как его соученики занимались элементарной грамматикой. Она была настолько поражена, что решила прислать его к Лосеву, чтобы он поучился систематически и упорядоченно работать, а не интуитивно схватывать текст. Вот так Володя появился в нашем доме. Это был как будто 1964 год.
Володя включился в занятия: приходил, сидел, старательно записывал. Между прочим, у меня есть списки всех, кто за все годы присутствовал на этих занятиях. Их у меня более шестисот душ. Встречались интересные люди, и судьба их тоже небезынтересна.
Володя вынужден был войти в эту систему. А человек-то он был очень широкий, всем интересовался, и философией, и Лосевым. А надо много зубрить, лингвистические таблицы чертить. Тут санскрит, церковнославянский, древнегреческий, латинский. Во всяком случае, Володя прижился. И потом, в дальнейшем, оказалось, что необходим Алексею Федоровичу помощник, так называемый секретарь, который бы приносил книги, читал вслух, вел запись под диктовку Алексея Федоровича, лез в словари и т. д. И Володя с радостью схватился за такую работу и начал выполнять свои обязанности. Причем, надо отметить, что он вначале ничего о себе не рассказывал. Поэтому совершенно было неведомо, как он живет, что с ним происходит, есть ли у него кто-нибудь, есть ли у него семья. Вообще ничего не было известно. Но потом постепенно стала вырисовываться картина. Приходит Володя и приносит какое-то растение. И говорит:
— Это папирус. Папа сказал, чтобы поставить в кабинет Лосеву обязательно. Что это очень живительно.
Папирус этот довольно долго стоял. Там воду надо было особенным образом менять.
Затем он принес столетник:
— Папа сказал, что это очень полезно Алексею Федоровичу.
Потомки этого столетника стоят у нас до сих пор.
Далее принес Володя большую банку воды:
— Папа сказал, что эту воду надо глотками пить Алексею Федоровичу.
Папа также советовал мед разводить в воде и пить на ночь.
Володя знал, что Алексей Федорович страдает страшной бессонницей и пьет снотворное и ничего ему не помогает. И, видимо, рассказал об этом своему отцу.
Потом вдруг совершено неожиданно — звонок в дверь. Володя занимается в это время с Алексеем Федоровичем. Я открываю — стоит прелестная молодая дама. Настоящая испанка, такая красавица. Спрашивает Володю. Я говорю:
— Володя, там какая-то очень интересная дама.
Он выходит и отвечает:
— А это моя жена.
Так выяснилось, что у него жена Вероника. Он ее звал Вероника. Или просто: Вероня.
А то вдруг принес «Архипелаг ГУЛАГ» на тончайшей бумаге, томик ИМКА-Пресс. Прочитать надо чуть ли не за ночь. Тоже событие.
В том заведении, в котором учился Володя, в Лингвистическом институте имени Мориса Тореза, в свое время открыли большое испанское отделение. Считали, что нужны обязательно испанисты. Всех пошлют в Латинскую Америку, где начнется революция.
Никуда никого не послали. Революции не произошло нигде, кроме Кубы. Все оказались безработными. И, между прочим, кое-кто из этих так называемых испанцев тоже приходил к нам — в помощь Алексею Федоровичу. Очаровательные девушки. Вероня была как раз с этого испанского
А затем оказалось, что есть еще дочка, которую зовут Рената. И что у Володи работы никакой нет. Целых два года у него никакой работы официальной не было, никакой ставки он не имел. Только где-то осенью 1972 года он получил ставку в Институте философии.
Как ему жить? Алексей Федорович сказал:
— Надо ему как-то помочь. Может, денег дать? Хотя он же не возьмет никогда.
Я говорю:
— А почему? Может, так сделать: давать ему книги, чтобы он делал рефераты. Вы сейчас сочиняете «Эстетику Возрождения», «Символ и проблема реалистического искусства». Здесь же идет «Аристотель». Надо же как-то и Вам помочь. Я одна уже не успеваю, потому что у меня кафедра в университете, аспиранты, студенты, занятия и т. д.
Володя так и называл нас: «Вы наши кормильцы». Алексей Федорович платил хорошо.
Занимались обычно так. Володя являлся в 12. Вместе с нами завтракал. Потом шли в кабинет, и Володя набирал разные книги. Особенно он любил словарь Лиддла-Скотта — филологи хорошо знают этот роскошный толстый греко-английский словарь. Володя обожал его. Причем он всегда стоял около стола с этим словарем, который и в руках удержать трудно. Затем он обожал Аристотелевский словарь Германа Боница. У нас было старое издание «Academia Borussica», то есть издание Прусской Академии наук, а затем и переизданное в ГДР. И, конечно, знаменитый платоновский словарь Фр. Аста, да и другие словари. Алексей Федорович их любил особенно со своей филологической стороны. Володя в эти словари совершенно погружался. Такая красота — возиться со словами, термины выяснять, устанавливать оттенки. А этимологические словари какие великолепные! Вот так они вдвоем тихо, мирно и занимались. Мы привыкли к Володе как к человеку домашнему.
Летом на даче открывается калитка, идет Володя и держит за руку девочку. Это его дочь Рената. Пока Володя работает с Алексеем Федоровичем, она играет на веранде вместе с моей и Алексея Федоровича племянницей Леночкой. Причем Рената приходила с какой-то очень обтрепанной, матерчатой мартышкой, с ней она не расставалась. Положит ее на диван на веранде. Кошки подходят, понюхают, уйдут, презрительно пофыркивая.
Я спрашиваю:
— Рената, а как зовут твою игрушку?
Она говорит:
— Доктор Мартин Хайдеггер!
Говорит она, между прочим, басом. Вот вам какая замечательная картинка! Видно сразу, чем занимается ее отец. Потом Рената в усадьбе Спиркина собирает грибы лилового цвета. И Володя вместе с Ренатой собирали целые пакеты этих грибов, увозили домой. Все это мелкие подробности из быта будущего философа Бибихина.
Надо сказать, что Володя совершенно не заботился о своем, как теперь любят говорить, статусе. Ему это было решительно все равно. Каждый раз он говорил Алексею Федоровичу:
— Брошу я этот лингвистический институт! На что он мне нужен? Я знаю уже все языки, которые необходимы. Ничему они меня не могут научить.
Алексей Федорович его уговаривал:
— Нет, давай для порядка ты все-таки заверши свое учение.
— Да не надо мне.
И почему-то он все время рвался в Баку куда-то уехать. Не знаю, почему в Баку? Что там такое было у него? Некоторые могут подумать о Вяч. Иванове.
Но в это время все уже давным-давно забыли, что там, Бог весть когда, был Вячеслав Иванов. Правда, там долгие годы работал член-корреспондент Академии наук Маковельский.