Жизнь и творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина
Шрифт:
Брудастый-Органчик, несмотря на всю фантастичность своего облика (вместо головы у него вставлен примитивный деревянный механизм —органчик, при помощи которого он выкрикивает свои грозные слова), совершает поступки, ничем не отличающиеся от поступков реально существующих правителей, имеющих на плечах настоящую голову, а не деревянную. При въезде в губернию он порет ямщиков, затем день и ночь пишет «все новые и новые понуждения», то есть приказы. «По его приказам хватали, ловили, секли, пороли, описывали и продавали». Такое управление было испытано веками, и, чтобы так управлять, достаточно было иметь «пустую посудину» вместо головы.
Кроме «раззорю!» и «не потерплю!», Органчику
Градоначальник Василиск Бородавкин, знаменитый своими «войнами за просвещение», за внедрение в быт глуповцев горчицы и персидской ромашки, предстает тоже злобной, бездушной куклой и свои дикие войны ведет при помощи оловянных солдатиков. Но поступки Бородавкина отнюдь не более фантастичны, чем поступки любого правителя-самодура. Бородавкин «спалил тридцать три деревни и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиной». Бессмысленные жестокости Бородавкина убеждают читателя в дикости и нелепости этого правителя и общественного строя, его породившего.
В произведениях, предшествующих «Истории одного города», Щедрин писал о том, что на «физиономии общества» иногда вскакивают гнусные прыщи, олицетворяющие собой его гнилостность, его внутреннюю болезнь. Именно таким олицетворением болезни эксплуататорского строя и является градоначальник Прыщ, он же Фаршированная голова.
Даже образ Угрюм-Бурчеева — этот символ угнетения и произвола — вобрал в себя многие конкретные черты антинародных правителей России и Западной Европы. Фантастическая, нелепая теория, по которой мир превращен в жуткую казарму, а люди делятся на роты и батальоны, была придумана вовсе не им — Угрюм-Бурчеев, осуществляя ее в Глупове, лишь повторил то, что до него пытались проводить в жизнь другие, реальные правители (Аракчеев, Павел I и более поздние). Попытка Угрюм-Бурчеева «остановить течение рек» (то есть историю и прогресс) так же дика и бессмысленна, как и попытки многих доподлинных правителей.
Образы градоначальников лишены психологического анализа. И это не случайно. Угрюм-бурчеевым чуждо чувство горя, радости, сомнения. Односторонность их характеров вполне оправдана. Они не люди, а механические куклы, смысл их жизни — угнетение и произвол. Они — полная противоположность живым людям, страдающим и мыслящим. Образы градоначальников Щедрин, как правило, рисует в р<*зкой саркастической манере, но иногда он пользуется и иронией, и даже веселым юмором. Это смех торжествующий, смех человека над кривлянием куклы.
Но к юмору Щедрин прибегает только при изображении отдельных, не главных черт градоначальников. Когда же речь заходит об отношении градоначальников к народу, в рассказ врывается саркастически-мрачный тон.
Щедрин всей душой любил угнетенный народ России, но это не мешало ему видеть и осуждать его невежество, покорность. Когда реакционеры обвиняли великого сатирика в том, что он глумится над народом, Щедрин писал: «Мне кажется, что в слове «народ» надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, вынесшему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием».
Изображая жизнь, находящуюся под игом безумия, я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия... я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей.
М. Е. Салтыков-Щедрин — А. Н.
М. В. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН.
Фотография 1870-х годов
«ПОМПАДУРЫ И ПОМПАДУРШИ».
Помпадур сомневающийся
Помпадур борьбы
(Рисунки М. Черемных)
Изображая народ, Щедрин никогда не пользуется теми сатирическими приемами, к которым он прибегал для характеристики градоначальников. Даже когда он осмеивает долготерпение народа, черты рабской психологии, невежество, смех его лишен какой бы то ни было злобы и презрения. Наоборот, эта горькая ирония полна глубокого сочувствия.
Щедрин, как и революционные народники 70-х годов, верил в неизбежность революционного взрыва, но в отличие от народников он прекрасно видел, что нужна еще очень длительная работа, чтобы пробудить революционное сознание масс и организовать их для борьбы с самодержавием.
В «Истории одного города» Щедрин пророчески предсказал гибель самодержавия. Униженные, доведенные до отчаяния глуповцы в конце концов начинают понимать невозможность жизни в условиях деспотического режима Угрюм-Бурчеева.
Щедрин ощутимо передает нарастание народного гнева* атмосферу, предшествующую взрыву. В этом романе мы находим художественные образы-символы, в которых зашифровано глубокое революционное содержание произведения. Например, царские каратели, расправляющиеся с восставшим народом, предстают в образе облака пыли, из которого несутся военные трубные звуки, а революция — в образе ливня или смерча, сметающего с лица земли Угрюм-Бурчеева и все его дикие порядки.
70-е годы XIX века, по характеристике В. И. Ленина, были в мировой истории началом «перехода от прогрессивной буржуазии к реакционному и реакционнейшему финансовому капиталу... подготовки и медленного собирания сил новым классом, современной демократией» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 143). В России это был период бурной капитализации всех отраслей хозяйства, период осуществления буржуазных реформ, явившихся решительным шагом по пути превращения феодальной монархии в буржуазную. Это был также период созревания революционных сил, «хождения в народ» революционного народничества. Щедрин с предельной исторической точностью и правдивостью запечатлел все эти важнейшие процессы.
Велика роль Щедрина в разоблачении иллюзий народничества, в раскрытии несостоятельности и ложности многих его теоретических положений. Вместе с тем Щедрин горячо сочувствовал движению революционного народничества. В Щедрине, как и в Некрасове, революционная молодежь 70-х годов видела своего верного и постоянного союзника. «Я не принимал в этом движении непосредственного участия — но всегда относился к нему с сочувствием», — скажет Щедрин в 80-е годы. По его утверждению, в основе идеи «хождения в народ» лежала отнюдь не пропаганда «науки преступлений»... а внесение луча света в омертвелые массы, подъем народного духа».