Жизнь и творчество Р. Фраермана

Николаев Владимир

И Филька верен этой дружбе до конца. Более того, он влюблен в Таню, постоянно смотрит на нее влюбленными глазами, великолепно понимая, чутко угадывая каждое желание, оправдывая любой ее поступок, даже тогда, когда, казалось бы, это сделать если и не невозможно, то, во всяком случае, невероятно трудно. Но для Фильки во всем, что касается Тани, нет невозможного, в стремлении услужить этой девочке он не считается ни с чем, для него тут нет таких трудностей и препятствий, которые остановили бы или охладили бы его пыл.

О Фильке, как о герое будущего своего произведения, автор

начал думать, видимо, раньше других персонажей. Можно предположить, что именно этот образ и явился тем началом, из которого выросла вся повесть. Сам писатель, как мы помним, указывал на то, что еще во время партизанского похода по дальневосточной тайге он приметил его. В статье «...или Повесть о первой любви» Фраерман прямо утверждал: «Там я нашел своего Фильку».

И не от этого ли Филька в повести получился таким ярким, едва, может быть, уступающим по силе производимого на читателя впечатления лишь главной героине. Филька запоминается своей самобытностью, цельностью характера, будто вытесанного из одного крепкого куска. В душевной щедрости, чистоте, верности он едва ли не щедрее самой Тани. Вспомним, как он предлагает ей свою дружбу, прося вспомнить о нем, «если потребуется тебе крепкая рука, или аркан, которым ловят оленей, или палка, которой я научился владеть хорошо, охотясь в тайге за дикушами».

Его слово крепкое, он никогда не отступит от сказанного, никогда не нарушит обещаний. Филька завоевывает наши симпатии редкостной чистотой, он живет с ясным убеждением, что «все хорошее должно иметь хорошее направление», и всегда следует этому убеждению. Он, не раздумывая, хотя и способен и любит все обдумывать, восстает против всего дурного. И это идет не от его нетерпеливого и порывистого характера, наоборот, Филька по натуре спокоен, любит действовать неторопливо, все взвесив, а именно от убеждения, от ранней зрелости, духовной возмужалости, от той закалки, какая получена в суровой таежной жизни. Именно таежная жизнь, полная неожиданных опасностей, научила его превыше всего ценить дружбу, быть терпеливым и справедливым, делать добро.

Вот его убеждение: «Усвоив себе странную привычку время от времени размышлять, Филька подумал, что если бы старинные воины — и не старинные, а другие, которых он видит сегодня под суконными шлемами с красной звездой, — не помогали друг другу в походе, то как бы они могли побеждать? Что, если бы друг вспоминал о друге лишь тогда, когда видит его, и забывал о нем, как только друг ушел в дорогу, то как бы он мог когда-нибудь вернуться назад? Что, если бы охотник, обронивший свой нож на тропинке, не мог спросить о нем встречного, то как бы он мог заснуть спокойно всегда один, в лесу, у костра».

Вот почему для него нет ничего святее дружбы, добра и справедливости. Все это с особенной полнотой и, я бы сказал, красотой проявилось в его истинно рыцарской, бескорыстной преданности Тане.

Даже очень сложные явления способна обдумать Таня, серьезен и вдумчив Коля, но самым зрелым, самым возмужалым, при всей несколько наивной непосредственности характера, в повести является Филька. Даже теперь про него, школьника еще, можно сказать: у него мудрая голова. Он любит размышлять, а главное —

способен размышлять, сопоставлять, анализировать.

«Если человек остается один, он рискует попасть на плохую дорогу», — подумал Филька, оставшись совершенно один на пустынной улице, по которой обычно возвращался вместе с Таней из школы.

Целый час прождал он ее, стоя на углу возле лотка китайца. Липучки ли из сладкого теста, грудой лежавшие на лотке, сам ли китаец в деревянных туфлях отвлек внимание Фильки, но только теперь он был один, и Таня ушла одна, и это было одинаково плохо для обоих.

В тайге Филька бы знал, что делать. Он пошел бы по ее следам. Но здесь, в городе, его, наверно, примут за охотничью собаку или посмеются над ним.

И, подумав об этом, Филька пришел к горькому заключению, что он знал много вещей, которые в городе были ему ни к чему.

Он знал, например, как близ ручья в лесу выследить соболя по пороше, знал, что если к утру хлеб замерзнет в клети, то можно уже ездить в гости на собаках — лед выдержит нарту, и что если ветер дует с Черной косы, а луна стоит круглая, то следует ждать бурана».

Да, у Фильки жизненный опыт богаче, чем у любого его однокашника. Но нельзя это объяснять только тем, что Филька — дитя природы, что он таежный житель. Кроме всего прочего, Фильке присущи такие качества, как выдержка, самообладание, воспитанность. Преданный до самозабвения Тане, готовый в любую минуту броситься услужить ей, он тем не менее никогда не роняет своего достоинства, держит себя естественно, просто, искренне и благородно.

Могла ли не ценить такого друга Таня? Она его иногда, по собственному признанию, забывала, о чем искренне сожалеет при расставании, так как покинуть Фильку ей вряд ли не тяжелее, нежели расстаться с Колей и с отцом. Сбившись с ног, перед самым отъездом Таня находит своего верного Санчо-Панса на берегу реки, где они любили купаться вместе.

«Он был без майки. И плечи его, облитые солнцем, сверкали как камни, а на груди, темной от загара, выделялись светлые буквы, выведенные очень искусно.

Она прочла: «ТАНЯ».

Филька в смущении закрыл это имя рукой и отступил на несколько шагов. Он отступил бы очень далеко, совсем ушел бы в горы, но позади стерегла его река. А Таня все шла за ним, шаг за шагом.

— Да постой же, Филька! — говорила она.

И он не пошел дальше.

«Пусть, — решил он. — Пусть видят это все люди, раз так легко они покидают друг друга».

Но Таня смотрела не на него. Она взглянула на солнце, на блеск, рассеянный в воздухе над горами, и повернула пустые руки Фильки к себе.

Она была удивлена.

— Как же это ты сделал? — спросила она.

И в ответ Филька молча нагнулся к земле и вынул из-под кучи одежды, сложенной им на песке, четыре буквы, вырезанные из белой бумаги. Он наложил их на грудь и сказал:

— Я каждое утро прихожу сюда и даю солнцу жечь мою грудь для того, чтобы имя твое оставалось светлым. Я это придумал. Но прошу тебя, не смейся больше надо мной.

Он положил свою ладонь на горло, что было у него знаком величайшей печали. И Таня поняла, что лучше ей теперь не смеяться».