Жизнь и творчество В.В.Крестовского
Шрифт:
В позднейшем издании дилогия из двух романов «Две силы» и «Панургово стадо» получила название «Кровавый пуф» [2] с подзаголовком «Хроника смутного времени государства Российского». Этим определением автор хотел выразить весь тогдашний хаос в убеждениях большой части русского общества, ложные его цели, лжепатриотизм, против которого особенно восставал Всеволод Владимирович.
Глубоко убежденный во внутреннем превосходстве России над Западом и ее дремлющих непочатых силах Крестовский неуклонно верил, что придет время, когда русский народ твердо встанет на ноги, не будет нуждаться ни в чьей помощи и, наоборот, к нему за помощью и поддержкой обратятся другие народы.
2
Пуф —
Но чтобы это случилось, он был вполне согласен с Ф.М. Достоевским, который говорил: «Надо сначала перестать быть международной обшмыгой, стать русскими прежде всего, а стать русскими — значит перестать презирать народ свой, и, как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же он начнет нас самих уважать».
В то время, когда многие талантливые русские писатели стремились привить русскому народу ненормальные для него и болезненные по существу условия общественной жизни Запада, когда в некоторых литературных кружках предполагали, что служение искусству связано с ниспровержением устоев, коренящихся в самом духе русского народа, когда все стремления должны были заключаться в уничтожении в народе веры в силу и будущность России, в то печальное для всего русского время сомнений и колебаний, когда наши интеллигенты стыдились за границей признаться в своей национальности, Крестовский вместе с немногими другими шел своим издавна намеченным путем, который признавал правильным. Он являлся непримиримым врагом всякой беспочвенности, чужих, наносных веяний и сентиментального космополитизма, и, как истинно русский человек, страдал при виде внутреннего малоотрадного положения своей родины.
При чтении «Кровавого пуфа» в публике сложилось убеждение, будто герои, молодой кавалерийский офицер Хвалынцев является автобиографическим, что в нем Крестовский изобразил свои политические колебания, свои увлечения. Это мнение подтверждалось совпадением в резкой перемене жизни автора — его поступлением на военную службу. Мнение это не выдерживает никакой критики — Крестовский в своем герое хотел изобразить колеблющегося в убеждениях русского интеллигента, восприимчивого к новым идеям, поддающегося их влиянию и отрезвляющегося при ближайшем личном знакомстве с действительностью. Таких сомнений Всеволод Владимирович в польско-русском вопросе никогда не испытывал, а потому не мог в герое своего романа изобразить самого себя.
За год до поступления на военную службу в 1867 году Крестовский предпринял большое путешествие по Волге, причем останавливался в разных городах для участия в музыкально-литературных вечерах. Особенно удался концерт в Астрахани, вскоре после покушения на жизнь императора Александра II, совершенного в Париже Березовским. Событие это везде в России стало толчком к подъему народного патриотического духа. Захваченный волной этого настроения Крестовский сказал блестящую речь на тему о силе и любви русского народа к своему государю и отечеству, против которой бессильно всякое оружие.
Эта же поездка вызвала ряд статей Крестовского, в том числе о Нижнем Новгороде и о наделавших много шума злоупотреблениях на соляных промыслах. Герой этих подвигов полицеймейстер Лаппа-Старженецкий, в очерках названный «Загребистой Лапой», узнав себя, подал в суд за опорочивание доброго имени. Дело это разбиралось в петербургском окружном суде, и Крестовский, отказавшись от защитника, очень остроумно отделал полицеймейстера. Так, он сказал, что во всех привлекательных чертах г-н Старженецкий узнал себя, что он, как и «Загребистая Лапа», красив, статен, пленяет сердца, ухарски танцует мазурку, а в малосимпатичных качествах «Лапы» — взяточничестве и шулерстве признаваться не желает. Результатом самозащиты Крестовского был оправдательный приговор.
Поступление Крестовского на военную службу юнкером в то время, когда ему было уже около тридцати лет, вызвало общее недоумение и наделало много шума.
В литературной среде этот факт встретил такое озлобление и ожесточенное гонение, как будто Крестовский совершил какой-нибудь антиобщественный
По всей вероятности, военная среда, с которой он сблизился в Варшаве, привлекла его своей простотой, отсутствием интриг, сплетен, инсинуаций, жертвой которых Всеволод Владимирович был в течение нескольких лет. Его травили и в литературе, и в частной жизни. У него явилась потребность в круге людей, с которыми не нужно было изощряться в полемике, от которых можно было не ждать анонимных писем, которыми заваливали его в Петербурге. В родной семье, которую он себе устроил, судьба ему отказала, она распалась, но явилась возможность создать другую — полковую. В полку Крестовский, по его собственному признанию, нашел «прочное убежище, мирное и тихое пристанище, в которое человек может уйти и спрятаться, как улитка в скорлупу».
Кроме того, это могло быть данью семейной традиции, так как и отец, и дед его служили уланами.
В полку ждала его новая среда, тесно сплоченная, с определенными взглядами и кодексом чести, среда, которая гарантировала ему целительное спокойствие, так ему необходимое.
1 июня 1868 г. Всеволод Владимирович был определен юнкером в 14-й Уланский Ямбургский полк. Его радушно приняли, так как ценили и знали как талантливого автора, и он быстро стал общим любимцем.
Ямбургский полк стоял в Гродненской губернии, штаб его был в самом Гродно, а эскадроны были расположены по местечкам с еврейским населением, что впоследствии дало ему обильный материал для работы над последней его трилогией «Тьма Египетская». Крестовский попал в 3-й эскадрон майора А.А. Латынина, стоявший в местечке Свислочи, и сразу стал душой как уланского, так и небольшого городского общества. Никогда не играя в карты, он развлекал всех своими интересными рассказами и своим прекрасным голосом, пел много романсов, в том числе и им сочиненные и положенные на музыку, впоследствии ставшие очень популярными по всей России, такие как «Под душистою ветвью сирени», «Когда утром иль позднею ночью» и др.
Занимаясь службой, Всеволод Владимирович со свойственной ему наблюдательностью приглядывался к своеобразному быту, и плодом ее явились превосходные очерки из кавалерийской жизни, в которых автор неподражаемо передал все ее поэтические стороны. Офицерские и солдатские типы вышли у него, как живые; особенно удалось Крестовскому описание «Травы», этих кавалерийских каникул в приволье лесной глуши и пойменных лугов с барским домом бывшего магната, окруженным таинственными легендами, которые автор услышал из разных уст и придал им такой поэтический характер. Эскадрон, где служил тогда Крестовский, стоял на «траве» близ Гродно, и описание имения и окружающих его мест происходило в тихие, июльские вечера, когда товарищи спали, а молодой писатель, гуляя по длинным, освещенным луной аллеям столетних дубов и каштанов, вдохновлялся обступавшими его тенями прошлого и брался за перо.
Помещики, евреи и крестьяне, входящие в соприкосновение с войском, давали ему случайные черты, которые он умел подмечать, почему и описания их выходили так жизненны и правдивы. Особенно типичны были факторы-евреи, без которых не может обойтись ни один кавалерийский полк, стоящий в Западном крае. Все эти военные рассказы были лишены какой бы то ни было тенденции; это были художественные эскизы с натуры, и представляли ряд впечатлений автора, которые дала ему новая своеобразная среда.
Во время своего пребывания в Свислочи он писал роман «Панургово стадо». Способ работы его был обыкновенно такой. Недели по две, по три он не брал пера в руки, но затем запершись в четырех стенах своего кабинета, начинал писать, не отрываясь. Любопытные жители местечка могли видеть Крестовского в окно, пишущего с низко наклоненной головой. Писал он обыкновенно на листах большого формата, мелким, но очень красивым и разборчивым почерком, почти без всяких поправок и помарок. Написав две или три главы в один присест, он обязательно прочитывал их товарищам и знакомым и затем уже отправлял в редакцию «Русского вестника», где печатался тогда этот роман.