Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— Прими клешни-то, Иваныч! А то пожалуюсь, кому надо!
Федор тут же убирал «клешни», таращил глаза и виновато наливал вина. Давно уж нет Федора, давно прошли эти прекрасные, беззаботные дни…
По-науке сохраняется энергия, сохраняется масса вещества, никуда не девается даже молекула, даже атом, даже элементарная частица, даже фотон…А куда деваются счастливые и трагические минуты, героические и подлые поступки, куда делись «и ты Брут…» Цезаря, печальная улыбка Гаррибальди? Куда делась, наконец, моя сладкая как кагор «Араплы» и такая же душистая, чувственная любовь к Тане, и ее — ко мне? Ничтожный фотон
Но философия — философией, а после трехдневной голодовки и возлияний у Федора, я не выдержал и отключился. И Таня, подняв меня на руки, как ребенка, снесла вниз со второго этажа, перенесла через улицу и подняла к себе на бельэтаж. Раздела и уложила спать с собой.
Это был первый, и уже, наверное, последний раз в жизни, когда любимая женщина носила меня на руках!
Защита
Всю весну я готовил материалы к защите диссертации. Написал автореферат, после чего Ученый Совет официально утвердил оппонентов и день защиты — что-то в конце июня. В июле все массово уходили в отпуск, и уже кворума на Совете не соберешь. Оппонентами утвердили известного ученого — доктора наук профессора Дмитрия Волкова и уже знакомого нам кандидата наук Бориса Вайнштейна. Отпечатали и разослали по списку адресов авторефераты, и я стал готовить плакаты к докладу. Двадцать — двадцать пять плакатов — это нешуточная работа месяца на полтора-два. Да еще их надо было выполнить красиво — денег-то на художника не было.
И вот еще что я придумал. Где-то я слышал, или читал в газете под рубрикой «их нравы», про двадцать пятый кадр. Сейчас все знают про него, даже используют при изучении иностранных языков, а тогда это было совсем в новинку.
Писали, что некоторые «недобросовестные западные фирмы» вставляют в киноленты, где в секунду проходит 24 кадра, этот 25-й кадр, например, с надписью: «Пейте кока-колу!». После чего все, кто просмотрят фильм с этими вставками, тут же гурьбой отправятся пить эту неведомую тогда кока-колу до полного мочеизнурения. При этом никто не осознает этого 25-го кадра, его просто невозможно заметить, но на подсознание он вроде-бы действует.
А если помните, у меня имелся фильм — 10-ти минутка, про испытания скрепера, который я хотел показать на защите диссертации. И начал меня точить червь экспериментаторства — дай-ка, вставлю в этот фильм через каждые 24 кадра еще один — с надписью: «Голосуй — за!» Но что бы я сам ни сделал с пленкой, мимо киномеханика ведь это не пройдет.
Поэтому познакомился я с киномехаником, мрачным парнем по имени Леша, и полушутя-полусерьезно рассказал ему о моей затее. Леша уже слышал про эти «западние штучки» и заинтересовался. Мы выпили с ним за эксперимент, и он не только дал согласие на демонстрацию такого сборного фильма, но и обещал помочь.
Я изготовил бумажный плакат с четкой надписью: «Голосуй — за!». Затем Леша снимал этот плакат киноаппаратом что-то около минуты. Кадров получилось больше, чем надо. А потом мы нарезали весь фильм на кусочки по 24 кадра и вклеивали 25-й кадр. Заняло это часа два, причем на это время мы заперли монтажную комнату и никого туда не пускали. Коробку с фильмом забрал я, а плакат и лишние кадры мы уничтожили. Я попросил Лешу держать
Вот уже подходит июнь, я репетирую доклад и продаю по-дешевке свое сине-зеленое пальто — все равно не пригодится! Я твердо наметил поле защиты ехать работать в Тбилиси под «эгиду» (это такая мохнатая шкура, а в современном смысле — «крыша») академика Трили. Пальто там или не нужно, или можно будет купить новое — у кандидата наук денег будет предостаточно (о, святая простота!).
А тут на последнее заседание Совета поставили защиту какого-то приезжего руководителя из филиала ЦНИИСа, а мою защиту перенесли на сентябрь. — Ну, чтож, в сентябре тоже не холодно, — подумал я, и на месячишко уехал в Тбилиси проведать семью. А заодно встретиться с самим академиком Трили, и об этой встрече я уже говорил.
В августе я опять был в Москве — готовил подзабытый доклад, а заодно продал Вадиму мой пистолет, чтобы вдруг по-пьяни не начать палить. И чтож, недели через две после этого я вижу — на улице близ общежития странную картину — бежит, вытаращив глаза, один наш аспирант — Галицкий, а за ним с моим пистолетом в руке — «солидный человек» Вадим.
Повидимому, у моего пистолета было какое-то неведомое свойство возбуждать у владельца желание пострелять. Я остановил бегущего аспиранта, закрыв его своим телом, схватил Вадима за руку с оружием и помирил их с помощью магазина. Нет, не оружейного магазина с патронами, а обыкновенного — с водкой.
Но защита не состоялась и в сентябре — не все члены Совета вовремя вернулись из отпусков. Затем в октябре был еще один фальстарт, и окончательно назначили защиту на 26 ноября.
Мы с Таней, предчувствуя скорую разлуку, почти не расставались, периодически рыдая друг у друга на плече. Была такая безысходность, как будто мы — не свободные люди великой страны, а какие-нибудь римские или, еще хуже, восточные рабы. Семья, конечно, это святое, но не до такой же степени! Да и Таня, видя бесперспективность своего «бой френда», как сейчас говорят, дала бы ему от ворот-поворот, да нет…
Потепенно становилось все холоднее и холоднее. Я взял на опытном заводе телогрейку в которой работал в холодное время, но она была такая старая и замасленная, что к культурным людям, например, за отзывом или в библиотеку в ней не пойдешь. А в начале ноября ударили 20-градусные морозы, (это был 1965 год, можете свериться с лабораторией Михельсона!).
Пришлось идти на поклон к дяде и он, увидев мою телогрейку, выдал мне (на время!) кожаную дубленую куртку, подаренную ему друзьями — летчиками. Мна она так понравилась, что я даже надорвал ее и заштопал, а потом сказал дяде — вроде, такую и отдавать неудобно. Так и присвоил ее насовсем.
Мокасины мои «попросили каши», т. е. стала отваливаться подошва. Я вооружился шилом, очищенной медной проволокой, и так красиво подшил подошвы, что мне даже заказали пару такой обуви знакомые. Но теплее, правда, от этого мокасины не стали. Голову же спасала все та же кепка из каракульчи, в которой я щеголял по Могилеву в качестве двойника рецидивиста — Наума.
За неделю до защиты приехала Лиля и остановилась у дяди Жоры. Я же чаще бывал в общежитии, т. е. у Тани, и Лиля решила не третировать меня перед защитой.