Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Наконец, весной 1970 года стендовые испытания закончились и мы, погрузив изделие, и все необходимые детали в огромный ящик, отправили его багажом во Львов заказчику работ — ГСКБ. А пол в подвале залили толстым слоем бетона, чтобы не дать ртути испаряться.
Я к этому времени уже принял решение «рвать когти» из Тольятти, и посчитал, что лучше пусть эти ценнейшие для меня изделия будут во Львове, чем их уничтожат без меня в Тольятти. А такое решение пришло ко мне в результате событий, имевших место после подачи нашего коллективного заявления руководству института.
Месяца
— «Теоретической механики», где без взятки оценку хрена с два получишь!
Прошлой весной Поносяна назначили ответственным секретарем приемной комиссии института, а осенью в институте появились кучки смуглых, одинаковых по внешности, как бы клонированных, студентов, которых объединяло одно — ни один из них толком по-русски не понимал. Чаще всего эти кучки толпились у кабинета зав. кафедрой «Теоретической механики», и уходили оттуда, радостно скаля зубы. Видимо, компромат, собранный Поносяном, был очень действенен. Или что-то еще, что позволяло ему «процветать» в институте. Удивительно, что хоть и называли его все мошенником, жуликом, проходимцем, но помогали ему оставаться таковым, и даже продвигаться на этом поприще.
В Тольятти я понял настоящее значение иностранного слова «коррупция» в его российском смысле. Если в Тбилиси все «шахер-махеры» делались по знакомству, в порядке родственного обмена, со скрытой формой коррупции, то в Тольятти работал один чистоган.
Это вызывало во мне бурю протеста, но я вспомнил, что за изготовление моих научных «изделий» я сам, честный и неподкупный, ставил оценки моим вечерникам. А в чем разница? Ну, брали они взятки ассигнациями, квартирами, путевками, а я — помощью в науке? Разница как между проституткой в борделе и проституткой «по вызову»! Нет, «рвать когти» из этого погрязшего в коррупции института, пока сам насквозь не стал продажным!
Через моего друга — коммуниста Романа Горина я познакомился и близко сошелся с секретарем парткома института, достаточно молодым человеком по имени Володя, тоже не дураком выпить. И я и Роман постоянно рассказывали ему о безобразиях Поносяна, о нашем заявлении, но он только руками отмахивался:
— Ребята, бросьте вы эту бадягу, ничего у вас не выйдет! Для этого надо весь институт разогнать, а может и весь наш город! Тронешь этого «Поноса», так такой понос прохватит весь институт, что все среднее звено и кое-кого из высшего затронет! А заявление ваше спустим на тормозах, как пить дать, спустим!
«Пить дать» мы умели, и хоть не соглашались с Володей, но, подумав, признали, что дело мы затронули неподъемное.
— Тебе же я советую как друг — вступи в партию, пока я на этом месте
Этим «юбилейным годом» и 100-летием Ленина всем нам «прокомпостировали» мозги. Целый день по радио, телевидению и в газетах — одно и тоже: столетие, юбилей, «живее всех живых», даже анекдот ходил по кухням:
«Ребенка из школы для умственно отсталых пытаются научить говорить. — Детка, как тебя зовут? — в ответ только мычание. — Детка, кто твоя мама? В ответ — то же самое. И, наконец, спрашивают: — Детка, а какой сейчас год? На лице ребенка отражается невероятная работа мысли, и он с трудом, но отвечает по складам: «Ю-би-лей-ный!».
С этими ленинскими днями у меня было связано интересное приключение в Москве. Как раз в самые торжества — а это конец апреля — я гостил у Мони дома. А спиртное тогда продавали только с 11 до 19 часов. Издевались над народом, как хотели! В воскресенье водку вообще не продавали, только вино. Как будто портвейном нельзя нажраться до чертиков! Даже стихотворение народ сочинил:
«К коммунизму мы идем, жизнь стала прекрасная — Всю неделю водку пьем, в воскресенье — красное!»
Для тех, кто забыл язык своего народа, хочу напомнить, что «красное вино» или просто «красное» — это любое вино, даже белое. А «белое вино» или «белое» — это тоже любой крепкий напиток, та же охотничья водка, перцовка или старка, хотя они отнюдь не белого цвета.
И как раз в начале седьмого вечера обнаруживается дефицит выпивки. Мобилизуют в магазин меня, как человека бывалого. Я надеваю свое «комиссарское» длинное кожаное пальто, кожаный треух, и с лицом, заросшим бородой, становлюсь в очередь.
У прилавка — огромная гудящая очередь, мелочь, падающая в грязь на кафельном полу, пересчитывание мятых рублей и сумки, полные стеклянной тары. Блажен, кто мир сей посетил… Меня одолевает сомнение в том, что я успею отстоять очередь до семи. А ведь меня ждут с водкой, верят в меня! И даже в очереди — Ленин, Ленин, Ленин… Я решился — будь, что будет!
— Что Ленин, что Ленин! — по-стариковски зашамкал я, — вам это только «юбилей», а я самого Ленина видел, живого!
Очередь замерла. Даже, нагнувшиеся за упавшей монетой, так и остались в полусогнутом состоянии…Немая сцена из спектакля «Ревизор», одним словом.
— Отец, проходи, тебе вне очереди, раз ты Ленина видел! — загудели полупьяные патриоты. А тут выискался принципиальный старикан: — Нет, — говорит, — пусть расскажет, где и как он Ленина видел!
Ну, я и рассказываю, что был, дескать, я латышским стрелком и состоял в охране Ленина в Кремле. Всех видел, не только Ленина. Сталина видел, Троцкого, который Бронштейн, Каменева, который Розенфельд, Зиновьева, который Апфельбаум. А до этого — Радомысльский, это чтобы не сразу, скачком