Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Никонов Александр Петрович

Есть анекдот про Сталина, посвященный теме работы и шуток. Как-то в присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.

— Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы — агент немецкой разведки. Придется вас, товарищ комендант, расстрелять!

Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса, пот прошиб.

А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:

— Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только работать, но и пошутить

умеем!

Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряженную научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.

Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы. Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей преподавательской была строгая надпись: «Уходя, гаси свет!». Тогда я приписал еще одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: «У, ходя, гаси свет!». Все смеялись, но за китайцев, как за «нацменов» — «национальное меньшинство» (!) вступился правозащитник Шмидт — сын академика Шмидта, и запятую стерли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом «ходя» дразнили в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.

Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий Матвеевич. Он почему-то считал, что я — еврей, ну, а я, соответственно, считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.

Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу — прилюдно поздравляли друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил нанести Григорию Матвеевичу «смертельный» удар.

Приближалась еврейская пасха — «пейсах», и я пошел в синагогу за мацой. Но не за простой, а «кошерной» — специально приготовленной под присмотром раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова. Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович Архипов, рисовавший про быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность — «да»!

— Метко выбрали место для синагоги! — подумал я, — или, может быть, улицу назвали под синагогу, все равно — остроумно распорядились власти!

Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую «кипу» и смело зашел в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом стояла толстая «тетя Сара», внимательно смотревшая на меня.

— Маца кошерная? — привередливо спросил я у продавца — типичного «дяди Абраши».

— Об чем речь! — горячо заступился тот за свою мацу, — пекли под наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, — и продавец указал на этикетку к пакету мацы.

Я купил один пакет и уже было уходил, когда «тетя Сара» решила-таки «протестировать» меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но меня видела впервые.

— Ви не знаете, когда конкретно наступает в

этом году наша пасха? — спросила она меня тоном экзаменатора.

— Зачем не знаю — ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! — тоном отличника Бердичевской школы, ответил я, и, «сделав ручкой» дяде Абраше и тете Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.

Каюсь, немного мацы из пакета я съел — очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.

— Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? — любезно поддел меня Туровский.

— Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, — укоризненно заметил я, — сами ведь только из синагоги, где ее-то и брали! Агентура донесла! — авторитетно заявил я ему при всех.

— И куда же я эту мацу девал? — издевательски спросил доцент Туровский,

— неужели съел всю?

— Было такое — съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла! — твердо заявил я.

— Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! — патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его…

И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. «Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича» — громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.

— И даром, что кошерная! — согласился я, — хрустит-то как!

Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:

— Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесет вашему ребе Шаевичу, что вы ведете себя прямо-таки как антисемит!

Туровский был сражен навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но все это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьезный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщенным…

Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал ее формулу: «NaCl». Я стер одну букву — «l», написал вместо нее «N» и получилось «NaCN» — цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования — упрочнения стальных поверхностей.

Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: «Натрий це эн» — что это такое? — спрашиваю я у Туровского.

— Не «це эн», а «хлор»! — досадливо пояснил Туровский, но Шмидт уже выскочил из-за стола.

— Дайте сюда банку! — вскричал он, бледнея, — всем прекратить есть! — скомандовал Шмидт, увидев надпись на банке, — Ира — срочно вызывайте скорую!