Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера

Паркинсон Сирил Норткот

Чтобы организовать несчастный случай без других свидетелей, мне нужна была темнота и наименее посещаемая часть корабля. Это наталкивало на мысль о собачьей вахте и о люке, ведущем из помещения младших офицеров в трюм — самое спокойное месте на корабле. Какой же несчастный случай мог там приключиться? Только один: падение в люк. А что могло бы заставить капитана прийти туда во время собачьей вахты? Конечно же, только то, чего он больше всего хотел (или опасался): доказательство того, что офицеры вступили против него в заговор, что в трюме проходит тайная встреча, встреча, во время которой его враги могут быть пойманы на горячем. Если бы капитан узнал о чем-то подобном, первое, он сразу же пошел бы туда кратчайшим путем, прихватив с собой часового. Следующим машинальным поступком была бы посылка кого-либо из доверенных помощников, скорее всего — Хоббса, исполняющего обязанности артиллериста — к переднему люку. Если бы ему удалось таким образом перекрыть оба выхода, третьим шагом был бы приказ об обыске в трюме. Я отдавал себе отчет, что этот план по многим причинам может и не удаться, но это было лучшее, что я смог придумать. Уэллард был единственным человеком, с которым я мог бы частично поделиться этим планом, но и ему я не сказал больше, чем он должен был знать. После того,

как я решил, что нужно сделать, мне оставалось только организовать все так, чтобы офицеры встретились и чтобы капитана уведомили об этой встрече. Я предложил им собраться через десять минут после двух склянок во время собачьей вахты в средней части трюма. Вы подумаете, наверное, чего можно было бы достичь на подобной встрече? Отвечаю: никто бы не смог сказать ничего, что бы могло оказаться полезным. Главное, чтобы эта встреча произошла, и чтобы капитан о ней узнал. Поэтому, как только Смит сменил меня на палубе, я рассказал Уэлларду о намечаемой встрече таким образом, чтобы меня смог подслушать Сэмюэлс — артиллерийский унтер-офицер. Потом я поручил Уэлларду наблюдать за развитием событий, а сам спустился в трюм. На встрече присутствовали Бакленд, Робертс, Буш и я. Началась какая-то бессмысленная дискуссия, какой и следовало ожидать, а потом прибежал Уэллард, чтобы нас предупредить. Я сказал остальным, чтобы они шли в направлении носа, поднялись на палубу и рассеялись, а сам поднялся на верхнюю палубу через главный люк, а за мной и Уэллард. Тихонько (я был без сапог, в мягких туфлях) я побежал в сторону кормы и дальше, к помещению младших офицеров, надеясь, что в нужное время окажусь в нужном месте.

Счастье улыбалось мне во многих ситуациях, но никогда — так сильно, как в эту ночь. События развивались точно так, как я того ожидал. Сэмюэлс передал подслушанное известие Хоббсу, исполняющему обязанности артиллериста и, по совместительству, капитанскому доносчику, а тот вызвал моряка по фамилии Экворт. Все втроем они пошли на корму, Хоббс разбудил капитана и обо всем ему доложил. Каюту командира, как это было заведено на всех кораблях, охранял капрал морской пехоты с четырьмя рядовыми; один из них постоянно находился на посту, а остальные — на расстоянии окрика. Капитан послал Хоббса присмотреть за главным люком, а перед этим приказал капралу поднять караул в ружье. Оба эти шага не потребовали много времени: Хоббсу понадобилось около минуты, чтобы принести фонарь, а капрал за это время собрался с мыслями и построил своих людей. После того, как появились солдаты, капитан Сойер послал двоих из них на нос, приказав стеречь носовой люк, а остальным морским пехотинцам приказал приготовить мушкеты, холодное оружие и боеприпасы. Затем командир спустился в помещение младших офицеров, приказав капралу с двумя солдатами следовать за ним. Когда он, таким образом, оказался на уровне верхней палубе, то приказал капралу с двумя подчиненными спуститься вниз по трапу и обыскать трюм. Сам же капитан, с пистолетами в руках вглядывался вниз, склонившись над люком и кричал капралу, чтобы тот поторопился и хватал бунтовщиков, прежде, чем им удастся сбежать. Если бы он сам спустился по трапу, мой план не удался бы, но, к счастью для нас, он предпочел руководить погоней, (я предполагал, что он поступит именно так) стоя над люком.

В ту минуту, когда я беззвучно бежал на корму, оставив Уэлларда у грот-мачты, капитан кричал вглубь люка. Я подбежал к нему и попросту пнул ногой в спину, в области пояса. Он перелетел через край люка и головой вниз рухнул в трюм. Не задерживаясь ни на секунду, я побежал в нос, к Уэлларду, затем повернулся и снова пошел в сторону кормы. Поскольку я запыхался, то послал Уэлларда впереди себя, так, как бы поступил в обычной ситуации, услышав какую-то возню. Уэллард спустился на несколько ступеней по трапу и вернулся наверх, зовя корабельного врача, мистера Клайва. В это время появился Буш, подошедший вдоль другого борта. Я послал мичмана вызвать заместителя командира, который к этому времени уже вернулся в свою каюту. Вместе с ним мы спустились вниз, и нашли капитана лежащим без сознания у основания трапа. Он был еще жив, но врач установил, что у него сломан нос, ключица и два ребра, а к тому же он пережил шок. Следствием этого происшествия было то, что разум капитана совсем помутился, оставалось только признать его сумасшедшим и изолировать. Он был откровенно неспособен исполнять свои обязанности, и Бакленд принял командование кораблем. Можете мне поверить — я очень жалел, что Сойер еще жив, поскольку вследствие подобного падения он мог разбиться на смерть, и я предполагал, что именно так и случится. Тем не менее, на время проблема была решена, и мы, наконец, смогли заняться боевой подготовкой команды. Вскоре после этого нам пришлось вступить в бой.

Теперь вы можете меня спросить, почему именно меня подозревали в организации несчастного случая, в результате которого Сойер был устранен от командования? Вынужден ответить — потому что никто другой не имел к этому возможности, мотива и времени. Другие офицеры, узнав, что наш заговор открыт, побежали к носу. Бакленд и Робертс вышли на верхнюю палубу через носовой люк, Буш двинулся в корму по батарейной палубе. Только мы с Уэллардом выходили наверх через главный люк и, таким образом, идя в корму, мы достигли кормового люка на несколько минут раньше, чем остальные. Уэллард оказался там перед Бушем, и мое алиби опиралось на тот факт, что Уэллард и я были вместе, и каждый из нас был готов присягнуть, что другой также находился около грот-мачты, когда стало известно о падении капитана в люк. Таким образом, другие офицеры знали, почему я смог попасть к месту происшествия раньше каждого из них. Если бы это не был несчастный случай, то я был бы единственным офицером, который мог бы это сделать, а Уэллард — еще одним, которого можно было бы в этом подозревать. С другой стороны, никто не хотел подробно разбираться в случившемся, так как пришлось бы отвечать на вопрос, где мы были все вместе. Таким образом, нужно было поддерживать версию несчастного случая, отвергая все теории, которые кто-либо мог выдвинуть. Бедняга Уэллард сперва испугался, но потом почувствовал себя счастливым — задолго перед тем, как сообразил, что правда нежелательна и что теперь он сможет спокойно спать ночь. Он, конечно, видел «несчастный случай», но у него были веские причины, чтобы о нем молчать. Насколько мне известно, он никому ничего так и не сказал.

Запечатанные приказы, с которыми плыла «Слава», указывали ей провести некую операцию, прежде чем ее командир присоединится к эскадре в Кингстоне. Боевые действия, которые имели место дальше,

не очень важны для содержания этого письма, тем не менее, их следствием стал захват нескольких испанских кораблей, которые предстояло обеспечить призовыми экипажами. Мне было доверено командование самым большим из этих кораблей, под названием «Гадитана». Уэллард, к тому времени ставший мичманом, получил под командование меньшее судно, «Карлос». Для этой службы было откомандировано около шестидесяти человек — половину из них составляли солдаты морской пехоты. Большое количество пленных было посажено на «Славу», команда которой, ослабленная понесенными потерями и откомандированием людей на призы, была недостаточной чтобы нести двойную нагрузку: обслуживать корабль и стеречь пленных. По дороге на Ямайку Бакленд, исполняющий обязанности командира, вызвал меня сигналом на борт «Славы» и сообщил, что капитан Сойер чувствует себя лучше, говорит более осознанно, а его сломанные кости начинают срастаться. Казалось весьма возможным, что он будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы давать показания перед следственной комиссией. Бакленд спросил меня, не могу ли я рассказать что-либо еще про несчастный случай, а я ответил, что знаю только то, о чем уже рассказал. Сомневаюсь, чтобы ему понравился мой ответ или что его радовала перспектива следственной комиссии, но Бакленд ничего не мог с этим поделать, так как сам был замешан в заговор, который Сойер пытался раскрыть в ту ночь, когда упал в люк. Мы расстались, и я вернулся к исполнению своих обязанностей на борту «Гадитаны».

На следующую ночь я услышал два выстрела из мушкета на палубе «Славы». Вскоре после этого «Слава» взяла круче к ветру, и я пришел к выводу, что на корабле происходит что-то неладное, возможно, пленные пытаются вернуть себе свободу. Я собрал команды со всех призовых судов, приказав предварительно перерезать на них все шкоты и фалы, а после подошел на «Гадитане» к борту «Славы», которая к этому времени уже была в руках у испанцев. Мой абордаж застал их врасплох, а часть команды «Славы» поспешила к нам на помощь. Разгорелась беспорядочная свалка, в которой испанцы были побеждены, а многие из них погибли. В этой битве Уэллард оказался рядом со мной и сражался отважно, убив, по меньшей мере, двоих наших непосредственных противников. Когда их сопротивление было сломлено, я обратился к нему и сказал: «Разыщи Сойера и прикончи его». В то время я не знал, что капитан еще жив, но предполагал, что испанцы пощадили бы больного человека, который не представлял для них опасности. Правда, уверенности в этом не было, так как пленные, вырвавшись из места своего заключения, могли и не знать, что он болен. Оказалось, что он все-таки жив, и Уэллард перерезал ему глотку, рассчитывая, что подозрение падет на испанцев. Никто из них не признался бы в том, что его убил, и этому не приходилось удивляться. Более того, вполне могло случиться, что его убийцы погибли в последующей схватке. Единственное, что могла сделать следственная комиссия, это приказать, чтобы все пленные были допрошены, что и было сделано один раз, а потом — еще раз, повторно. А они, конечно же, заявили, что все зачинщики мятежа и люди, виновные в ненужном кровопролитии, оказались в числе убитых. Военный суд не проводился, а я был произведен в капитан-лейтенанты, но это повышение не было подтверждено из-за того, что был заключен мир.

На этом месте вы можете спросить меня, что бы я предпринял, если бы пленные не сделали попытку овладеть «Славой». Честно говоря, у меня не было никакого конкретного плана, я не знал, насколько улучшается состояние здоровья Сойера, но, в любом случае, я решил уничтожить этого человека и сделал бы это каким-либо другим способом. Возможно, мне удалось бы инсценировать его самоубийство. Это подводит, наконец, к ответу на вопрос: почему вообще я был готов совершить преступление, убийство? Во-первых, вы должны отдавать себе отчет, что в те времена мы не ценили жизнь слишком уж высоко. Я видел кровопролитные битвы. Я даже проводил казнь на палубе этого самого корабля. Я никогда не верил в доктрины церкви, за исключением, конечно, той, которая была неотъемлемой частью военно-морской дисциплины. Не думал тогда, и не думаю сейчас, что сумасшедших нужно оставлять в живых. Деньги, выделяемые на их содержание, можно использовать с большей пользой — на обучение молодых людей морской службе. Но Сойер представлял собой нечто худшее, чем обычный сумасшедший: он представлял угрозу для службы и был тираном для подчиненных; он был бесполезен как офицер и никчемен как человек. Я убил его без колебаний и не жалею, что так поступил. Моя собственная карьера, судьба которой тогда решалась, имела значение для службы и для страны. Этот же жалкий маньяк не значил ничего, и даже его вдова должна была вздохнуть с облегчением после его смерти. Устранение Сойера никогда не мешало мне спокойно спать, и не думаю, чтобы Уэллард посвятил ему больше размышлений. Сам Уэллард несколько позже погиб — утонул, когда его четырехвесельная шлюпка перевернулась под Плимутом.

Мне никогда не задавали вопросов и не выражали никаких сомнений в связи со смертью Сойера. В офицерских кают-компаниях о ней говорили, как о несчастном случае, который, прежде всего, лишил его командования. Подозреваю, что источником всех сплетен мог быть Смит, единственный лейтенант, который не принимал участия в нашем собрании в трюме «Славы». Он был тогда вахтенным офицером, да и Сойер меньше его преследовал, может быть потому, что Смит разговаривал с легким северным сельским акцентом, что делало его общество менее приятным, зато приближало к уровню Сойера. Смит, подобно другим лейтенантам, попросту не мог поверить, что старый моряк мог потерять равновесие и упасть в люк — даже при внезапном крене корабля. Но у Смита не было причины — той, которая была у всех остальных — чтобы не обсуждать этот инцидент. Он мог также наслушаться разговоров на нижней палубе — в первую очередь капитанского любимчика Хоббса, после того, как Бакленд его разжаловал и отправил обратно в кубрик. Та или иначе, но по флоту ходила легенда, что именно я был тем, кто столкнул своего командира в люк. Не думаю, чтобы она помешала моей карьере, но оказалась достаточной, чтобы мои современники начали немного меня побаиваться. Поскольку я предполагаю, что эту легенду в какой-либо форме все еще повторяют, считаю нужным открыть правду моим потомкам. Они могут рассудить — и вы можете рассудить, досточтимый сэр — что иное развитие событий привело бы меня скорее на виселицу, чем в Палату Лордов. То же, кстати, относится к доброй половине людей, получающих пэрство. Если бы они боялись риска, если бы считались с преградами на своем пути, то не были бы способны управлять государством.

Остаюсь, сэр,

Вашим покорным и не испытывающим раскаяния предком.

Хорнблауэр