ЖИЗНЬ И ВРЕМЯ МИХАЭЛА К.
Шрифт:
Теперь они могли отправляться в Принс-Альберт, в гости к друзьям или просто погулять по вельду. Мимо К. проследовало целое семейство, восемь человек: отец и мать в скромных черных одеждах, девочки в розовых и белых платьицах и в белых шляпках, мальчики в серых костюмчиках и в галстуках, ноги втиснуты в начищенные до блеска черные ботинки – они вышли за ворота и пустились в неблизкий путь до города. За ними последовали другие обитатели лагеря: стайка девочек – идут, взявшись за руки, смеются; гитарист с сестрой и своей девушкой.
– Может, и нам в город? – обратился К. к Роберту.
– Пусть молодежь идет, коли им хочется, – сказал Роберт. – Чего там такого особенного,
И все же К. вышел за ворота. Он медленно брел по берегу речки Яккалс, покуда не скрылись из виду колючая проволока, и палатки, и насосный ветряк. Тогда он лег на теплый серый песок, надвинул берет на лицо и заснул. Проснулся он весь в поту. Он сдвинул с лица берет и сразу сощурился. Огромное – во весь небосвод – солнце ударило ему в веки всеми цветами радуги. «Я как муравей, который потерял лаз», – подумал он. Он запустил обе руки в песок и стал снова и снова просыпать его меж пальцев.
В больнице ему сбрили усы, но теперь они стали отрастать и прикрыли верхнюю губу. И все ж ему было нелегко сидеть у костра вместе с Робертом и его семейством – дети не сводили с него глаз. Особенно один малыш, он прямо-таки впивался в него глазами и не отводил взгляда, куда бы К. ни пересел. Смущенная мать тащила его в палатку, но он хныкал и вырывался, а К. не знал, что ему делать, куда смотреть. Он подозревал, что девчонки постарше смеются за его спиной. Он никогда не знал, как себя вести с женщинами. Благотворительницы, что привозили суп, оттого ли что он такой худой, а может, просто считали его дурачком, постоянно разрешали ему подчищать остатки из бачков с супом: три раза в неделю это была его еда. Половину своего заработка он отдавал Роберту, остальные деньги носил в кармане. Покупать ему ничего не хотелось: в город он не сходил ни разу. Роберт по-прежнему приглядывал за ним и давал советы, но про лагерь говорить перестал.
– Таких сонуль, как ты, я сроду не видел, – сказал как-то Роберт.
– И верно, – согласился К. Он поразился, что Роберт это заметил.
Работы у моста закончились. Два дня все мужчины оставались в лагере, потом приехал муниципальный грузовик и отвез их на дорожные работы. К. стоял в очереди у ворот вместе со всеми, но в последний момент отошел в сторону и не полез в кузов.
– Я болен, не могу работать, – сказал он охраннику.
– Решай, как знаешь, – сказал тот, – но платить тебе не будут.
К. вынес тюфяк и лег в тени барака, прикрыв лицо согнутой в локте рукой; лагерь жил вокруг него своей жизнью. Он лежал так неподвижно, что малыши, которые сначала держались на расстоянии, стали его тормошить и поднимать, но так и не подняли и тогда включили его тело в свои игры. Они карабкались на него, валились плашмя, как будто он был просто бугорком на земле. Все так же закрывая лицо, он перекатился на живот и обнаружил, что может дремать, даже когда маленькие чертенята сидят на нем верхом. Ему было приятно. Ребячьи прикосновения будто вливали в него здоровье; он огорчился, когда приехала санитарная служба и двое мужчин стали засыпать известью отхожие места, отогнав К. и ребятишек подальше.
К. подошел к загородке и спросил охранника:
– Можно мне выйти?
– Ты ведь, кажется, болен? Утром ты сказал мне, что болен.
– Я не хочу работать.
– Работать не хочешь, а чтобы тебя кто-то кормил, хочешь?
– Мне не нужно все время есть. Когда захочу есть, пойду работать.
Охранник сидел в качалке на крыльце караулки, прислонив ружье к стене возле себя. Он улыбнулся, глядя куда-то вдаль.
– Так ты откроешь ворота? – спросил К.
– Кроме как с рабочей бригадой ты отсюда не выйдешь, – сказал охранник.
– А если я перелезу через загородку? Ты что сделаешь?
– Если ты перелезешь через загородку, я тебя застрелю и раздумывать не стану, уж ты мне поверь, так что не пытайся.
К. погладил рукой проволоку, точно решая, рискнуть или нет.
– Хочу кое-что объяснить тебе, друг ты любезный, – сказал охранник, – для твоей же пользы, поскольку ты здесь новичок. Ну выпущу я тебя отсюда, да ведь через три дня ты придешь и умолять будешь, чтобы я тебя впустил обратно. Я-то знаю. Через три дня. Будешь стоять вот тут у ворот и плакать и умолять, чтоб я тебя впустил. Ты сам поразмысли, ну зачем тебе бежать отсюда? Тут крыша над головой, и койка, и еда. И работа. Людям ведь как трудно сейчас живется, сам видишь, не мне тебе рассказывать. Так чего тебе надо?
– Не хочу жить в лагере, вот и все, – сказал К. – Позволь мне перелезть через загородку и уйти. Повернись ко мне спиной. Никто и не заметит, что я ушел. Вы ведь даже не знаете, сколько тут у вас людей.
– Влезешь на загородку, я тебя застрелю, мистер. И нисколечко не пожалею. Предупреждаю тебя.
На следующее утро К. не вставал, покуда все не уехали на работу. Позже он опять подошел к воротам. Дежурил все тот же охранник. Они поговорили про футбол.
– У меня диабет, – сказал охранник. – Поэтому меня и не отправили на север. Три года уж служу, то писарем был, то в каптерке, то вот охранником. Ты говоришь, в лагере плохо, а попробовал бы ты высидеть тут двенадцать часов подряд – сиди да смотри вон на те кусты! И все же, друг, скажу тебе кое-что, как на духу скажу: в тот день, когда я получу предписание ехать на север, я смоюсь. И больше они меня не увидят. Это не моя война. Пусть сами воюют.
Он поинтересовался, что у К. со ртом («Просто любопытно», – сказал он), и К. ему объяснил. Он кивнул.
– Я так и думал, – сказал он. – А потом подумал, может, кто тебя порезал.
В караулке у него стоял маленький холодильник. Он вынес хлеб и холодную курятину и поделился с К., просунув ему бутерброд сквозь проволоку.
– Мы тут, знаешь ли, неплохо живем, – сказал он, – если иметь в виду, что сейчас война. – И хитровато ухмыльнулся.
Рассказал о лагерных женщинах, как они приходят по ночам к нему и к другим охранникам.
– Томятся они тут без мужиков, – сказал он. Потом зевнул и уселся в качалку.
На следующее утро пришел Роберт и разбудил К.
– Одевайся, – сказал Роберт, – надо выходить на работу.
К. скинул его руку.
– Не дури. Сегодня все должны быть на месте, никаких болезней, никаких объяснений. Надо идти.
Через десять минут К. уже стоял за воротами в ожидании грузовика. Их провезли по улицам Принс-Альберта, потом грузовик выехал из города и взял направление на Кларструм; они свернули на проселок, проехали мимо большой тенистой усадьбы и остановились у поля зеленой сочной люцерны; их ждали два полицейских-резервиста с повязками на рукаве и с ружьями. Спрыгнув на землю, каждый получал серп; работник, который раздавал серпы, ничего не говорил и не смотрел им в глаза. Появился высокий мужчина в свежеотглаженных брюках цвета хаки. Он поднял вверх серп.