Жизнь Иисуса

Мориак Франсуа

Голгофа находится у самых городских ворот. Достаточно ли было это расстояние, чтобы Иисус мог трижды упасть, как о том говорит предание? Короток путь, по которому воины тащат Иисуса, теснимого толпой. Возможно, Он не видит Марию, но Она здесь. Она пользуется тем, что у Сына Ее и Бога Ее нет больше ни сил, ни голоса, чтобы прогнать Ее; кончилось, наконец, безмолвное уединение с мечом в сердце. Ни один святой не может обнять крест так крепко, как Дева; Она молча участвует в Искуплении. Да, Мать не кричала, Ее не называют среди плачущих женщин, следующих за осужденным. Он же в эти минуты думает о возмездии, которое постигнет Его город и Его народ за Его страдания, и скорбит: «Плачьте

о себе и о детях ваших!» Одна рыдающая женщина подошла и отерла Его лицо платком. Евангелисты не называют Веронику. Но она, несомненно, существовала. Могла ли женщина устоять перед желанием отереть это страшное лицо?

Распятие

Наступили самые страшные минуты. Отдирание ткани, прилипшей к ранам, удары молотка по гвоздям, поднятие креста, тело, провисающее всей своей тяжестью, жажда, утоляемая уксусом, смирной и желчью, и позорная нагота выставленного напоказ жалкого тела… О, вместилище Святых Даров! Палачи делают свое дело — и ничего более. Иисус молится за них, ибо они не ведают, что творят. Но нет конца ненависти книжников и первосвященников. Они все еще здесь, перед этой живой раной — смеются, качают головами, издеваются, торжествуют: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти! — Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя! Если Ты Царь Израилев, спаси Самого Себя!»

Одно омрачает их радость: надпись, которую Пилат укрепил на перекладине креста: «Это Царь Иудейский». Они пытаются уговорить прокуратора внести исправление: «Он говорил: Я Царь Иудейский». Но терпение Пилата кончилось, может быть, у него тяжело на душе. Он холодно выпроваживает их, говоря: «Что я написал, то написал».

Около виселицы, совсем невысоко подымающейся над землей, гудит толпа. Осужденный висит так низко, что плевки и сейчас попадают в Него. Толпа продолжает издеваться: «Разрушающий Храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого!».

Пусть спасет Самого Себя, и они тут же уверуют в Него. Те, кого Он любит, сгрудились вокруг, охраняя выставленное напоказ тело, прикрывая своей любовью его наготу — наготу слишком окровавленную и страдающую, чтобы оскорбить чей-то взор. Сквозь кровь и гной Он видит отражение Своих страданий на дорогих Ему лицах: Марии, Матери Его, Марии Магдалины и Марии Клеоповой, сестры Матери Его. Иоанн, наверное, стоял, закрыв глаза. Но вот поразительный эпизод, последнее приобретение невинной и распятой Любви, о котором сообщает только евангелист Лука: «Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по нашим делам приняли, а Он ничего худого не сделал». Едва он это сказал, как ему была дарована безграничная благодать: вера в то, что этот Казнимый, этот жалкий ублюдок, которым и собаки теперь побрезгуют, и есть Христос, Сын Божий, Творец жизни, Небесный Царь. И он говорит Иисусу:

— Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!

— Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мной в раю.

Одно движение чистой любви — и всей преступной жизни как не бывало. Добрый разбойник, святой работник последнего часа, даруй нам свою безумную надежду.

Смерть

Жестоко страдая, Иисус обнимает взглядом двух людей, которых Он более всего любил в этом мире, и вверяет их друг другу: «Жена, вот сын Твой — вот Матерь твоя…» — и наша Матерь навек. С того момента Мария и Иоанн не разлучались. Внезапно раздался неожиданный душераздирающий вопль, который все еще леденит наши сердца:

— Боже

Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?

Это первый стих 21-го псалма, того псалма, которым Христос жил на пороге смерти. Да, мы глубоко верим в то, что Сыну нужно было пройти и через этот ужас: оставленность Отцом. Но так же верно и то, что мысли Умирающего были прикованы к псалму, стихи которого — шестой, седьмой и восьмой — в этот момент исполнялись буквально: «Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все видящие меня ругаются надо мною; говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа — пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему. Пронзили руки мои и ноги. Делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жребий ^».

Все это исполнилось: и о цельнотканом хитоне Его бросали жребий. Умирающий Христос Сам исполняет предсказанное. И делает это из последних сил. Но чувство богооставленности не покидает Его с Гефсиманского сада. Должно быть, не раз за три мучительных года вырывались из Его уст эти первые слова псалма! Так мы в часы усталости или страдания, вздыхая, говорим себе: ^«Боже мой! ^»Удивительно, что воины, услышав вопль: ^«Или! Или! ^»(Боже! Боже!), думают, что Он зовет Илию, и говорят: «Илию зовет! Посмотрим, придет ли Илия спасти Его… ^»Значит, в этих простых стражниках оставалось немного веры… Тем временем умирающий в муках Человек исполняет Свою роль стих за стихом. Он говорит: ^«Жажду! ^»К Его устам подносят губку, пропитанную уксусом. Но в этом не было злого умысла. Уксусом пользовались воины, по-видимому, это был род кислого вина. Иисус произнес:

— Свершилось.

«И преклонив голову, предал дух». Но прежде чем Он издал этот громкий таинственный возглас, один сотник, ударив себя в грудь, сказал: «Истинно Человек этот был Сын Божий…» Слова здесь излишни. Если Творцу угодно, достаточно и одного вопля, чтобы создание признало Его.

Погребение

Ничего не осталось от трех лет безвестных усилий, кроме трех казненных тел у входа в город под грозовым небом темного весеннего дня.

Зрелище это было привычным: тела преступников в назидание оставляли у городских ворот на всеобщее обозрение и на растерзание зверям. Но перед Пасхой трупы казненных нужно было убрать. По просьбе иудеев и по приказу Пилата воины прикончили двух разбойников, перебив им голени. Так как Иисус был уже мертв, они ограничились ударом копья в сердце. Иоанн, который, возможно, стоял, прижавшись головой к растерзанному телу, увидел, как из открытой раны полилась кровь и вода, и почувствовал, как они текут по нему.

Иосиф Аримафейский — один из тех тайных учеников Иисуса, которые боялись иудеев при Его жизни, — добился у прокуратора разрешения взять тело Господа. Ловкий политик Никодим, тоже из числа боязливых, в этот момент раскрывает себя и появляется открыто со ста литрами алоэ и смирны.

Для робких настало время действовать. Два человека, которые не решались исповедовать Христа при Его жизни и приходили к Нему тайком по ночам, сейчас, когда Он умер, проявляют больше веры и любви, чем те, кто изливался в речах. Ничего им больше не надо, этим честолюбцам и сановникам, раз они потеряли Иисуса. Чего им бояться? Иудеи не могут больше причинить им зла. Теперь у них можно все отнять, потому что они все потеряли, ни к чему им те почести, которыми раньше они так дорожили, потому что умер Иисус.