Жизнь как она есть
Шрифт:
В тот день Ада, ни жива ни мертва, сидела на кровати, как японский бог, с колпачком из марли на голове В палату вошли сразу хирург Меерович, Елизавета Петровна, старшая медсестра Вера Михайловна Краюшкина, женщина с громовым голосом, которую девушки про звали «Трубачом», няня Тося (всех нянь звали «тетями» а эту пожилую ласковую женщину, мать двух взрослых сыновей, воевавших на фронте, почему-то просто и любовно — Тосей). Тося несла протезы, которые она со всей осторожностью поставила около Адиной кровати. Боже! До чего же они казались страшными, бесформенными
Ада уткнулась в подушку и не хотела даже смотреть на них, не то что дотрагиваться. Как же она теперь ощутила безысходность своей трагедии! Только теперь поняла весь ужас своего положения! Нет чудес! Ноги вырасти не могут! А она все ждала чуда и верила в него. Иногда засыпала с мыслью, что завтра… проснется с ногами. В другой раз ждала чуда от хирургов. Стали вот говорить о Мееровиче, о его «золотых руках», и снова зашевелилась какая-то смутная надежда: а может быть, а может быть, эти руки смогут сделать то, что еще другим не удавалось?..
И вот все фантазии, надежды развеялись раз и навсегда в эти несколько минут, а действительность, собранная из желтой кожи, дерева, железа, ремней, пряжек, застежек… вот она, и к ней надо привыкнуть, принять ее. Если хочешь жить, двигаться…
«Надо, надо, надо!» — стучало в сознании. «Нет, нет, нет!» — отзывалось в сердце.
Часа через два Ада заставила себя дотронуться до «них», взять в руки, рассмотреть. Поясной ремень сняла, боковые помочи тоже, швырнула все это на пол: не хватало еще ей этого — обойдется!
— Ада, что ты делаешь? — испуганно вскрикнула Елизавета Петровна. — Это же необходимо, без них ты и шагу не сделаешь.
— Сделаю, — упрямо отвечала она.
Няня Тося и Елизавета Петровна, которые устали ждать и спорить, подбинтовали Аде культи, всадили их в гильзы, сзади затянули на икрах шнурки, застегнули на коленках по три ремешка с пряжками.
— Ада, ну я прошу тебя, надень ремни и застегни лямки! — упрашивала Елизавета Петровна.
— Пожалуйста, не надо! — сказала Ада так тихо, что сама себя еле услышала.
Натянула на протезы чулки и тапочки. Сидит на кровати и не может, боится подняться. Ее смущает, что все смотрят и ждут… Ждут… Протягивают ей наперебой руки для помощи, костыли, палочку.
— Нет! Не нужно! Не хочу! Я сама!
Наконец она решилась: взялась за спинку кровати обеими руками и сразу встала, но тут же покачнулась. Кто-то ее поддержал.
Сделала два шага, очень неуклюжих, вразвалку, шатаясь, к столу и схватилась за него руками. Потом повернулась, не отнимая рук, спиной к палате, лицом к двери. Ничего вроде. Немного необычное состояние: голова чуть кружится, а сама себе показалась большой, почти вровень с Елизаветой Петровной, Верой Михайловной и выше Тоси.
Дверь Аду просто манила к себе, и тогда она не выдержала: подозвала сестру и няню, взяла их под руки и очень просто дошла. Раз так — пойдет в коридор.
Втроем дошли до порожка.
Из каждой палаты выглядывали раненые. И все ей желали удачи, подбадривали, звали в гости.
Ей чертовски везло всю жизнь на человеческое тепло и участие, а что больше поднимает дух?
Она снова встала, сделала несколько шагов по коридору, повернулась на сто восемьдесят градусов с помощью своих «поводырей» и снова одолела порог. Она почувствовала, что бинт основательно мешает ей: и зудит, и трет, и жмет.
Сняла протезы, немного отдохнула. Никакие уговоры не могли заставить ее сейчас лечь в постель. Тянуло ходить — и немедленно.
— Ну, Адочка, отдохни, — уговаривала ее Елизавета Петровна, — нельзя же так сразу. То не хотела, а теперь можешь переусердствовать и навредить себе.
Трудные первые шаги были сделаны. И Ада поняла, что пойдет. Будет упорно тренироваться, но во что бы то ни стало крепко станет на ноги.
И появилась неотвязная, обжигающая мысль: вернуться в бригаду! Она еще докажет, что сможет воевать!
Сначала она еще ходила с кем-нибудь под руку: с няней, и сестрой, с ранеными — «поводырей» было хоть отбавляй! На третий день отказалась от них и стала ходить сама.
Не обошлось и без курьезов: хочется идти прямо, а ее заносит то влево, то вправо. От одной стенки оттолкнется, через несколько шагов уже держится за другую.
Она понимала: надо учиться управлять не только ногами, но и всем корпусом. Ходила очень много, врачи даже стали ее ругать и назначали определенное количество часов для тренировок. Но не тут-то было! Даже во время мертвого часа она не снимала протезы и перестала ложиться в постель — ходила и ходила. Утомляться стала меньше, а потом, через месяц, и совсем не уставала. Стала свободно брать «барьеры» в виде порогов, лестниц, не говоря уже о палатах своего отделения.
Теперь Ада стала «напропалую» ходить по гостям, а через месяц-другой облазила все госпитальные уголки и закоулки, но больше всего полюбила библиотеку. Столько книг! Как хотелось узнать все, что в них написано! Запоем читала везде и всюду.
Позже она стала ходить к тяжелым раненым: слепым читала книги, писала за них письма, кормила, «неходячим» приносила книги.
Однажды прибыла партия новых раненых, среди них было много тяжелых. Из-за отсутствия мест их разместили в коридорах, и Ада за ними сразу стала ухаживать. Несколько дней они принимали ее за медсестру, некоторые, особо нетерпеливые, покрикивали (ей это даже нравилось!).