Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

Горький Максим

– Довольно!
– тихо, но так, что все замолчали, сказала она.
– Довольно бесплодных жертв. Великодушие наивно... Время поумнеть.

– Да ты с ума сошла, Вера!
– ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее:

– Мама, что значит: "Не пожелай жены ближнего твоего"?

– Спроси учителя, -

сказала она и, тотчас же покраснев, торопливо прибавила:

– Нет, спроси отца...

Когда говорили интересное и понятное, Климу было выгодно, что взрослые забывали о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас напоминал о себе, и мать или отец изумлялись:

– Как - ты еще здесь?

О двух правдах спорили скучно. Клим спросил:

– А почему узнают, когда правда, когда неправда?

– А?
– вопросительно и подмигивая воскликнул отец: - Смотрите-ка!

Варавка, обняв Клима, ответил ему:

– Правду, брат, узнают по запаху, она едко пахнет.

– Чем?

– Луком, хреном...

Все засмеялись, а Таня Куликова печально сказала:

– Ах, как это верно! Правда тоже вызывает слезы, - да, Томилин?

Учитель молча, осторожно отодвинулся от нее, а у Тани порозовели уши, и, наклонив голову, она долго, неподвижно смотрела в пол, под ноги себе.

Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко - царь - не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово:

– Вампир.

Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что царь - это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он "обманул весь народ".

Слово "народ" было удивительно емким, оно вмещало самые разнообразные чувства. О народе говорили жалобно и почтительно, радостно и озабоченно. Таня Куликова явно в чем-то завидовала народу, отец называл его страдальцем, а Варавка - губошлепом. Клим знал; что народ - это мужики и бабы, живущие в деревнях, они по средам приезжают в город продавать дрова, грибы, картофель и капусту. Но этот народ он не считал тем, настоящим, о котором так много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят, жалеют и единодушно желают ему счастья.

Настоящий народ Клим воображал неисчислимой толпой людей огромного роста, несчастных и страшных, как чудовищный нищий Вавилов. Это был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязносерая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице, рта совсем не видно, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол. Но когда Вавилов рычал под окном: "Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас!" в дремучей бороде его разверзалась темная яма, в ней грозно торчали три черных зуба и тяжко шевелился язык, толстый и круглый, как пест.

Взрослые говорили о нем. с сожалением, милостыню

давали ему почтительно, Климу казалось, что они в чем-то виноваты пред этим нищим и, пожалуй, даже немножко боятся его, так же, как боялся Клим. Отец восхищался:

– Это обиженный Илья Муромец, гордая сила народная!
– говорил он.

А нянька Евгения, круглая и толстая, точно бочка, кричала, когда дети слишком шалили:

– Вот я Вавилова позову!

По ее рассказам, нищий этот был великий грешник и злодей, в голодный год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за это, истратил все деньги свои на подкупы судей и хотя мог бы жить в скромной бедности, но вот нищенствует.

– Это он со зла, напоказ людям делает, - говорила она, и Клим верил ей больше, чем рассказам отца.

Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку:

– А где же настоящий народ, который стонет по полям, по дорогам, по тюрьмам, по острогам, под телегой ночуя в степи?

Старик засмеялся и сказал, махнув палкой на людей:

– Вот это он и есть, дурачок!

Клим не поверил. Но когда горели дома на окраине города и Томилин привел Клима смотреть на пожар, мальчик повторил свой вопрос. В густой толпе зрителей никто не хотел качать воду, полицейские выхватывали из толпы за шиворот людей, бедно одетых, и кулаками гнали их к машинам.

– Экий народ, - проворчал учитель, сморщив лицо.

– Разве это народ?
– спросил Клим.

– Ну, а кто же, по-твоему?

– И пожарные - народ?

– Конечно. Не ангелы.

– Почему же только пожарные гасят огонь, а народ не гасит?

Томилин долго и скучно говорил о зрителях и деятелях, но Клим, ничего не поняв, спросил:

– А когда же народ стонет?

– Я тебе после расскажу об этом, - обещал учитель и забыл рассказать.

Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, - он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?

– Жертвоприношение Авраама.

– Ага. Как же ты это понял?

Клим рассказал, что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог сказал: не надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил, что эту историю надобно понимать: '

– Ино-ска-за-тель-но. Бог - это народ, Авраам - вождь народа; сына своего он отдает в жертву не богу, а народу. Видишь, как просто?

Да, это было очень просто, но не понравилось мальчику. Подумав, он спросил: