Жизнь Клима Самгина (Часть 1)
Шрифт:
– Бредит, - шопотом сказала она, махнув рукой на Клима.
– Уйди!
Но Клим на минуту задержался в двери и услыхал задыхающийся, хриплый голос:
– Я - не виноват... Я - не могу.
Лидия снова, тоном приказания, повторила:
– Уйди!
К вечеру Макарову стало лучше, а на третий день он, слабо улыбаясь, говорил Климу:
– Извини, брат! Напачкал я тебе тут...
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво
– У тебя вкусы старика; только старики и старухи развешивают так много фотографий.
Макаров молчал, смотрел в потолок и казался новым, чужим. И рубашка на нем была чужая, Климова.
Когда, приехав с дачи, Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы, .мать, сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая головою.
– Лидия слишком кокетлива, - говорила она.
– Ну, это ты выдумала! Ни тени кокетства.
– Приемы кокетства - различны.
– Знаю, но...
– Макаров распущенный юноша, Клим это знает.
– Ты несправедлива к Лиде...
Клим слушал, не говоря ни слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу:
– Лидия - хитрая. В ней я чувствую что-то хищное. Из таких, холодных, развиваются авантюристки. Будь осторожен с нею.
Клим давно знал, что мать не любит Лидию, но так решительно она впервые говорила о ней.
– Я, разумеется, понимаю твои товарищеские чувства, но было бы разумнее отправить этого в больницу. Скандал, при нашем положении в обществе... ты понимаешь, конечно... О, боже мой!
Наверху топал, как слон, Варавка, и был слышен его глухой крик:
– Запрещаю. Ер-рунда!
Затем по внутренней лестнице сбежала Лидия, из окна Клим видел, что она промчалась в сад. Терпеливо выслушав еще несколько замечаний матери, он тоже пошел в сад, уверенный, что найдет там Лидию оскорбленной, в слезах и ему нужно будет утешать ее.
Но она сидела на скамье, у беседки, заложив ногу на ногу, и встретила Клима вопросом:
– Ты не станешь стреляться из-за любви, - нет?
Спросила она так спокойно и грубовато, что Клим подумал:
"Неужели мать права?"
– Как придется, - ответил он, пожав плечами.
– Нет, не станешь!
– уверенно повторила она и, как в детстве, предложила:
– Посидим.
Затем, взглянув на него сбоку, она задумчиво произнесла:
– Ты, вероятно, будешь распутный. Я думаю - уже? Да?
Озадаченный Клим не успел ответить, - лицо Лидии вздрогнуло, исказилось, она встряхнула головою и, схватив ее руками, зашептала с отчаянием:
– Как это ужасно! И - зачем? Ну вот родилась я, родился ты - зачем? Что ты думаешь об этом?
Клим приосанился, собираясь
– Не надо. Молчи.
Когда она скрылась, Клима потянуло за нею, уже не с тем, чтоб говорить умное, а просто, чтоб идти с нею рядом. Это был настолько сильный порыв, что Клим вскочил, пошел, но на дворе раздался негромкий, но сочный возглас Алины:
– Неужели? Ага, я говорила...
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а пожег быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету "Красного Креста", и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
– На дворе Макаров сразу посветлел, оживился и, глядя в прозрачное, холодноватое небо, тихо сказал:
– Бесподобно.
Лежа в карете, морщась от сильных толчков, он погладил правою рукою колено Клима.
– Ну, брат, спасибо тебе. А кровопускание это, пожалуй, полезно, успокаивает.
И слабо усмехнулся, добавив:
– Только ты - не пробуй: больно да и стыдно немножко.
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима:
– Эх, Костя, ай-яй-ай! Когда нам Лидия Тимофеевна сказала, мы так и обмерли. Потом она обрадовала нас, не опасно, говорит. Ну, слава богу! Сейчас же все вымыли, вычистили. Мамаша!
– закричал он и, схватив длинными пальцами локоть Клима, представился:
– Злобин, Петр, почтово-телеграфный, очень рад.
Из двери сарайчика вылезла мощная, краснощекая старуха в сером платье, похожем на рясу, с трудом нагнулась, поцеловала лоб Макарова и прослезилась, ворчливо говоря:
– Ну и дурачок!
Клим почувствовал себя умиленным. Забавно было видеть, что такой длинный человек и такая огромная старуха живут в игрушечном домике, в чистеньких комнатах, где много цветов, а у стены на маленьком, овальном столике торжественно лежит скрипка в футляре. Макарова уложили на постель в уютной, солнечной комнате. Злобин неуклюже сел на стул и говорил:
– А я, знаешь, по этому случаю, даже разрешил себе пьеску разучить "Сувенир де Вильна" - очень милая! Три вечера зудел.
Курносый, голубоглазый, подстриженный ежиком и уже полуседой, он казался Климу все более похожим на клоуна. А грузная его мамаша, покачиваясь, коровой ходила из комнаты в комнату, снося на стол перед постелью Макарова графины, стаканы, - ходила и ворчала: