Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья
Шрифт:
«В нем тоже есть что-то преступное», – неожиданно подумал он.
Завтракали утомительно долго, потом отправились осматривать усадьбу.
Марина и Лидия шли впереди, их сопровождал Безбедов, и это напомнило Самгину репродукцию с английской картины: из ворот средневекового, нормандского замка величественно выходит его владелица с тонконогой, борзой собакой и толстым шутом.
Утро было пестрое, над влажной землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья, с востока плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледноголубого неба
Турчанинов остался в доме, но минут через пять догнал Самгина и пошел рядом с ним, помахивая тросточкой, оглядываясь и жалобно говоря:
– Нет, как хотите, но я бы не мог жить здесь! – Он тыкал тросточкой вниз на оголенные поля в черных полосах уже вспаханной земли, на избы по берегам мутной реки, запутанной в кустарнике.
– Я часа два сидел у окна, там, наверху, – у меня такое впечатление, что все это неудачно начато и никогда не будет кончено, не примет соответствующей формы.
Самгин искренно спросил:
– Скучно?
– Более чем скучно! Есть что-то безнадежное в этой пустынности. Совершенно непонятны жалобы крестьян на недостаток земли; никогда во Франции, в Германии не видел я столько пустых пространств.
Помолчав, он предложил Самгину папиросу, долго и неумело закуривал на ветру, а закурив – сказал, вздыхая:
– Мой сосед храпел... потрясающе! Он – болен?
– Кажется – да.
– Странный тип! Такой... дикий. И мрачно озлоблен. Злость тоже должна быть веселой. Французы умеют злиться весело. Простите, что я так говорю обо всем... я очень впечатлителен. Но – его тетушка великолепна! Какая фигура, походка! И эти золотые глаза! Валькирия, Брунгильда...
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, – дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов...
– Гуляешь?
Самгин вздрогнул, – между сосен стоял очень высокий, широкоплечий парень без шапки, с длинными волосами дьякона, – его круглое безбородое лицо Самгин видел ночью. Теперь это лицо широко улыбалось, добродушно блестели красивые, темные глаза, вздрагивали ноздри крупного носа, дрожали пухлые губы: сейчас вот засмеется.
«Вася», – сообразил Самгин.
– Ничего, – гуляй, – сказал Вася приятным мягким баском. На его широких плечах – коричневый армяк, подпоясан веревкой, шея обмотана синим шарфом, на ногах – рыжие солдатские сапоги; он опирался обеими руками на толстую суковатую палку и, глядя сверху вниз на Самгина, говорил:
– Я тебя – знаю, видел ночью. Ты – ничего, ходи, не бойся!
– Вы – сторож? – спросил Самгин.
– Я-то? Ожидающий я буду.
– Они все ушли туда, вниз, – показал ему Самгин.
– Я – знаю. Я все вижу: кто, куда.
Теперь Вася улыбался гордо, и от этой улыбки лицо
– Живу тут, наверху. Хижина есть. Холодно будет – в кухню сойду. Иди, гуляй. Песни пой.
Эх, опустился белый голубьНа святой Ердань-реку...– запел он и, сунув палку под мышку, потряс свободной рукой ствол молодой сосны. – Костерчик разведи, только – чтобы огонь не убежал. Погорит сушняк – пепел будет, дунет ветер – нету пеплу! Всё – дух. Везде. Ходи в духе...
Он мотнул головой и пошел прочь, в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», – воротился назад к дому, чувствуя в этой встрече что-то нереальное и снова подумав, что Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние мужики, но и лысый и мужик с чугунными ногами были одеты в добротные пиджаки, оба – в сапогах.
Лысый, сняв новый коричневый картуз, вежливо пожелал Самгину:
– Доброго здоровьица! И спросил:
– Наследник – это вы будете? Из окна высунулось бледное лицо Захария, он отчаянно закричал:
– Да нет же! Я же вам оказал... Солдат, выплюнув соломинку, которую он жевал, покрыл его крик своим:
– Ты сказал, а мы – не поверили! И – спрячь морду! Захарий скрылся. Мужики, молча выслушав объяснения Самгина, пошептались, потом лысый, вздохнув, сказал:
– Так. Ну, вам поверить можно, а то здесь... – Он безнадежно махнул рукой.
Солдат, вынув из кармана кисет, встряхнул его, спрятал и обратился к Самгину:
– Дадите, что ли, папироску? А получив папиросу, сказал, строго разглядывая фигуру Клима:
– Вот бы вас, господ, года на три в мужики сдавать, как нашего брата в солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и – поди в деревню, поработай там в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
– Нескладно говоришь, – вмешался лысый, – даже вовсе глупость! В деревне лишнего народу и без господ девать некуда, а вот хозяевам – свободы в деревне – нету! В этом и беда...
– Глядите – идут! – сказал седобородый мужик тихонько; солдат взглянул вниз из-под ладони и, тоже тихонько, свистнул, затем пробормотал, нахмурясь:
– Зотова здесь, эге!
Мужики повернулись к Самгину затылками, – он зашел за угол конторы, сел там на скамью и подумал, что мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня – совершенно не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это – чужие люди, и с ними очень неловко; тяжело. За углом раздался сиплый голос Безбедова:
– А – вам какого еще чорта надо? Сказали вам – не продается, ну?
Не желая встречи с Безбедовым, Самгин пошел в парк, а через несколько минут, подходя к террасе дома, услыхал недоумевающие слова Турчанинова: