Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая
Шрифт:
Самгин заметил, что раза два, на бегу, Гапон взглянул в зеркало и каждый раз попа передергивало, он оглаживал бока свои быстрыми движениями рук и вскрикивал сильнее, точно обжигал руки, выпрямлялся, взмахивал руками.
«Актер? Играет?» – мельком подумал Самгин.
Нет, Гапон был больше похож на обезумевшего, и это становилось все яснее. Кроме попа, в комнате как будто никого не было, все молчали, не шевелясь. Рыжеусый стоял солдатски прямо, прижавшись плечом к стене, в оскаленных его зубах торчала незажженная папироса; у него лицо человека, который может укусить, и казалось,
– Вождь, а?
И татарское его лицо как будто перевернулось от быстрой, едкой улыбки.
Рыжеусый сквозь зубы процедил:
– Обида – без ненависти, жалобы – без гнева.
Самгин забыл о том, что Гапон – вождь, но этот шопот тотчас воскресил в памяти десятки трупов, окровавленных людей, ревущего кочегара,
– Меня надобно сейчас же спрятать, меня ищут, – сказал Гапон, остановясь и осматривая людей неподвижными глазами: – Куда вы меня спрячете?
Сердито, звонким голоском Морозов посоветовал ему сначала привести себя в порядок, постричься, помыться. Через минуту Гапон сидел на стуле среди комнаты, а человек с лицом старика начал стричь его. Но, видимо, ножницы оказались тупыми или человек этот – неловким парикмахером, – Гапон жалобно вскрикнул!
– Осторожнее, что вы!
– Потерпите, – нелюбезно посоветовал Морозов и брезгливо сморщил лицо.
Попа остригли и отправили мыться, а зрители молча и как бы сконфуженно разошлись по углам.
– Как потрясен, – сказал человек с французской бородкой и, должно быть, поняв, что говорить не следовало, повернулся к окну, уперся лбом в стекло, разглядывая тьму, густо закрывшую окна.
Звонок трещал все более часто и судорожно; Морозов, щупая отвисший карман пиджака, выбегал в прихожую, и Клим слышал, как там возбужденные голоса, захлебываясь словами, рассказывали, что перебиты сотни рабочих, Гапон – тоже убит.
– Сейчас полиция привезла его труп...
– Ер-рунда-с! – четко и звонко сказал Морозов. – Десять минут тому назад этот – труп – был – здесь.
Человек, пришедший с Гапоном, подтвердил обиженным голосом:
– Верно!
И потише, но как бы с упреком, напомнил:
– Рабочий народ очень любит батюшку, очень! Принесли еще новость: Гапон – жив, его ищет полиция, за поимку обещано вознаграждение.
– Возможно, – сказал Морозов и прибавил: – Небольшое.
Самгин пытался понять источники иронии фабриканта и не понимал их. Пришел высокий, чернобородый человек, удалясь в угол комнаты вместе с рыжеусым, они начали там шептаться; рыжеусый громко и возмущенно сказал:
– Ну – нет! Никаких легенд! Никаких! Вбежал Гапон. Теперь, прилично остриженный и умытый, он стал похож на цыгана. Посмотрев на всех в комнате и на себя в зеркале, он произнес решительно, угрожающе:
– Это – не конец! Рабочие – со мною! Твердым шагом вошел крепкий человек с внимательными глазами и несколько ленивыми или осторожными движениями.
– Мартын! – закричал Гапон, бросаясь к нему. – Садись, пиши! Надо скорей, скорей!
Через
– Братья, спаянные кровью! Так и пиши: спаянные кровью, да! У нас нет больше царя! – он остановился, спрашивая: – У нас или у вас? Пиши: у вас.
– Больше – лишнее слово, – пробормотал писавший, не поднимая головы.
– Он убит теми пулями, которые убили тысячи ваших товарищей, жен, детей... да!
Поп говорил отрывисто, делая большие паузы, повторяя слова и, видимо, с трудом находя их. Шумно всасывал воздух, растирал синеватые щеки, взмахивал головой, как длинноволосый, и после каждого взмаха щупал остриженную голову, задумывался и молчал, глядя в пол. Медлительный Мартын писал все быстрее, убеждая Клима, что он не считается с диктантом Гапона.
– Пиши! – притопнув ногой, сказал Гапон. – И теперь царя, потопившего правду в крови народа, я, Георгий Гапон, священник, властью, данной мне от бога, предаю анафеме, отлучаю от церкви...
– Не дури, – сказал Петр или Мартын, продолжая писать, не взглянув на диктующего попа.
– А – что? Ты – пиши! – снова топнул ногой поп и схватился руками за голову, пригладил волосы: – Я – имею право! – продолжал он, уже не так громко. – Мой язык понятнее для них, я знаю, как надо с ними говорить. А вы, интеллигенты, начнете...
Он махнул рукой, лицо его побагровело и, на минуту, стало злым, зрачки пошевелились, точно вспухнув на белках.
– Нет, нет, – никаких сказок, – снова проговорил рыжеусый человек.
– Кровью своей вы купили право борьбы за свободу, – диктовал Гапон.
Рыжеусый и чернобородый подошли к нему, и первый бесцеремонно, грубовато заговорил:
– Ходят слухи, что вас убили, арестовали и прочее. Это – не годится!
– Как всякая неправда, – вставил чернобородый, покашливая.
– Вот. В Экономическом обществе собралась... разная публика. Нужно вам съездить туда, показаться.
– А – зачем? – спросил Гапон. – Там – интеллигенты! Я знаю, что такое Вольно-экономическое общество, – интеллигенты! – продолжал он, повышая голос. – Я – с рабочими!
– Там есть и рабочие, – сказал чернобородый. Самгин хорошо видел, что попу не понравилось это предложение, даже смутило его. Сморщив лицо, Гапон проворчал что-то, наклонился к Рутенбергу, тот, не взглянув на него, сказал:
– Надо ехать.
– Да?
– Да, да...
Поправляя рукава пиджака, встряхивая головою, Гапон взглянул в зеркало и спросил кого-то:
– Не узнают? Не поверят? Не знают ведь они меня.
– Поверят, – сказал рыжеусый. – Идемте! Самгин давно знал, что он тут лишний, ему пора уйти. Но удерживало любопытство, чувство тупой усталости и близкое страху нежелание идти одному по улицам. Теперь, надеясь, что пойдет вчетвером, он вышел в прихожую и, надевая пальто, услыхал голос Морозова:
– Свернут башку.
– Свою береги, – ответил рыжеусый. Самгин открыл дверь и стал медленно спускаться по лестнице, ожидая, что его нагонят. Но шум шагов наверху он услыхал, когда был уже у двери подъезда. Вышел на улицу. У, подъезда стояла хорошая лошадь,