Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая
Шрифт:
Дмитрий начал рассказывать нехотя, тяжеловато, но скоро оживился, заговорил торопливо, растягивая и подчеркивая отдельные слова, разрубая воздух ребром ладони. Клим догадался, что брат пытается воспроизвести характер чужой речи, и нашел, что это не удается ему,
«Бездарен он».
Дмитрий замолчал, и ожидающий, вопросительный взгляд его принудил Клима сказать:
– Выходит так, что как будто идеология не стесняла этого человека.
– Это – плохой человек, – решительно заметила Айно.
– Плохой, думаете? – спросил Дмитрий, рассматривая
– О да, я так думаю. Я не знаю, как сказать, но – очень плохой!
Дмитрий, наморщив лоб, вздохнул и пробормотал:
– Ну, тут надобно знать что-то, чего я не знаю. И продолжал, обращаясь к брату:
– Пробовал я там говорить с людями – не понимают. То есть – понимают, но – не принимают. Пропагандист я – неумелый, не убедителен. Там все индивидуалисты... не пошатнешь! Один сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и не думают?» А другой говорит: «Может, завтра море смерти моей потребует, а ты мне внушаешь, чтоб я на десять лет вперед жизнь мою рассчитывал». И всё в этом духе...
Он вызывал у Клима впечатление человека смущенного, и Климу приятно было чувствовать это, приятно убедиться еще раз, что простая жизнь оказалась сильнее мудрых книг, поглощенных братом.
Снова заговорила Айно, покуривая папиросу, сидя в свободной позе.
– Это – очень сытые мысли, мысли сильных людей. Я люблю сильные люди, да! Которые не могут жить сами собой, те умирают, как лишний сучок на дерево; которые умеют питаться солнцем – живут и делают всегда хорошо, как надобно делать всё. Надобно очень много работать и накоплять, чтобы у всех было всё. Мы живем, как экспедиция в незнакомый край, где никто не был. Слабые люди очень дорого стоят и мешают. Когда у вас две мысли, – одна лишняя и вредная. У русских – десять мысли и все – не крепки. Птичий двор в головах, – так я думаю.
Она тихонько засмеялась. А потом, не сумев скрыть зевок, сказала:
– Мне спать.
Клим тоже ушел, сославшись на усталость и желая наедине обдумать брата. Но, придя в свою комнату, он быстро разделся, лег и тотчас уснул.
Утром, за кофе, он спросил брата:
– Ты знаешь, что Кутузов арестован?
– Опять? Когда? – очень тревожно воскликнул Дмитрий, но, выслушав объяснение Клима, широко улыбнулся:
– Он – в Нижнем, под надзором. Я же с ним все время переписывался. Замечательный человек Степан, – вдумчиво сказал он, намазывая хлеб маслом. И, помолчав, добавил:
– Айно вчера неплохо говорила о сильных.
– В духе страны, – авторитетно заметил Клим.
– Хорошая баба.
– А что ты знаешь о Марине?
– Ничего не знаю, – очень равнодушно откликнулся Дмитрий. – Сначала переписывался с нею, потом оборвалось. Она что-то о боге задумалась одно время, да, знаешь, книжно как-то. Там поморы о боге рассуждают – заслушаешься.
Он усмехнулся, стряхнул пальцами крошки хлеба с бороды.
– Я, брат, едва не женился там на одной.
– Ссыльная?
– Поморка, дочь рыбака. Вчера я об ее отце рассказывал.
– Там, знаешь, одолевает желание посостязаться с морем, с тундрой. Укрепиться. И к женщине тянет весьма сильно. Женщины там чудовищные...
Вошла Айно и, улыбаясь, указывая пальцем на Клима, сказала:
– Вас хочет один человек, его – сюда?
– Меня? – удивился Клим, вставая.
– Вас, вас, – дважды кивнула она головою, исчезла, и через минуту в столовую вошел незнакомый, очень высокий, длинноволосый человек.
– Вы – Клим Самгин? – спросил он тоном полицейского, неодобрительно осматривая комнату, Самгина, осмотрел и, указав пальцем на Дмитрия, спросил:
– А это кто?
– Дмитрий Самгин, брат мой.
– Ага-а! – удовлетворенно произнес гость и протянул Климу сжатый в пальцах бумажный шарик. – Это от Сомовой. Осторожно развертывайте, бумага тонкая.
Он бесцеремонно прошел к столу, сел, и Клим, развертывая бумажку, услыхал тихий его вопрос:
– Давно из ссылки?
Клим прочитал: «Это наш земляк, Платон Долганов, он даст тебе кое-что, привези. Л.».
Клим Самгин смял бумажку, чувствуя желание обругать Любашу очень крепкими словами. Поразительно настойчива эта развязная девица в своем стремлении запутать его в ее петли, затянуть в «деятельность». Он стоял у двери, искоса разглядывая бесцеремонного гостя. Человек этот напомнил ему одного из посетителей литератора Катина, да и вообще Долганов имел вид существа, явившегося откуда-то «из мрака забвения».
На хозяйку Клим не смотрел, боясь увидеть в светлых глазах ее выражение неудовольствия; она стояла у буфета, третий раз приготовляя кофе, усердно поглощаемый Дмитрием.
– Вы пьете кофе? – ласково спросила она Долганова.
– Обязательно! – сказал он и, плотно сложив длинные ноги свои, вытянув их, преградил, как шлагбаумом, дорогу Айно к столу. Самгин даже вздрогнул, ему показалось, что Долганов сделал это из озорства, но, когда Айно, – это уж явно нарочно! – подобрав юбку, перешагнула через ноги ниже колен, Долганов одобрительно сказал:
– Ловко! Вы – извините, так устал, что хоть под стол лечь.
– Не надо под стол, – посоветовала Айно тем тоном, каким она, вероятно, говорила с детьми.
– Финка? – спросил Долганов, измеряя ее глазами, она ответила ласковым кивком головы, тогда гость, тоже кивнув, сказал:
– Это – видно.
Клим Самгин прервал диалог, подойдя к Долганову вплоть, он сердито осведомился:
– Вам известно содержание записки?
– Ну, конечно. Только скажите ей, что я опоздал, впрочем, она, наверное, уже знает это.
Обжигаясь, оглядываясь, Долганов выпил стакан кофе, молча подвинул его хозяйке, встал и принял сходство с карликом на ходулях. Клим подумал, что он хочет проститься и уйти, но Долганов подошел к стене, постучал пальцами по деревянной обшивке и – одобрил: