Жизнь Кольцова
Шрифт:
Да, в этом городе все спешили.
С письмом от Станкевича Алексей пошел прямо к Неверову, но тот уже уехал в министерство. Тогда он решил разыскать Сребрянского. Андрей жил в Измайловском полку, на третьем этаже огромного мрачного дома. Растрепанная и, кажется, пьяная баба провела Кольцова через тускло освещенную грязную кухню. Пригибаясь под развешанным бельем, Кольцов прошел темный, пахнущий кошками коридор и постучал в низенькую, обитую рваной клеенкой дверь.
– Войдите, – сказал из-за двери незнакомый хриплый голос.
Сребрянский
– Никак Алеша?! – растерянно произнес, поднимаясь.
Друзья обнялись.
– Ну, что ты? – спросил Кольцов, присаживаясь на скрипучую, покрытую ветхим одеялом кровать. – А я твой голос не узнал – хрипишь. Вид, знаешь, у тебя… Ты болен?
– Да, видик неважный, – согласился Сребрянский. – Не жениховский. Читал, читал, – кивнул на растрепанный номер «Телескопа». – Сам Белинский пишет… Это, брат, понимать надо!
– Ну, что там! – отмахнулся Кольцов. – Вот, Андрюша, позволь тебе, как другу и учителю…
Он порылся в мешке и вынул книжечку.
– Тут вот… надписал тебе, от всего сердца…
Сребрянский равнодушно полистал книжку.
– Спасибо, – сказал. – Какой я учитель…
Кольцов пристально поглядел на друга. Тот сидел, тяжело дыша, сгорбясь, опустив руки на колени.
– Тебе лечиться надо, Андрюша… Экой ты стал!
– Пустая затея, – вяло откликнулся Сребрянский. – Сожрал меня сей город каменный!
2
С тяжелым чувством шел Кольцов по туманным, прямым и широким улицам Петербурга. Равнодушно глядели большие окна домов, стыли статуи, спешили равнодушные люди, равнодушно падал мокрый снег.
«Неужто это – конец? – вспоминал глубоко, в черноту ввалившиеся глаза Сребрянского, бедную неопрятность его постели, его хриплый, раздраженный голос. – Где пылкая речь, звонкий смех? Да он и ростом словно ниже стал… Эх, Андрюша!»
К неверовскому дому он пришел в сумерки.
Неверов принял ласково, но с той присущей ему чопорностью, которая больше смахивала на сухость и которая, как панцирь, облекала все его существо. Синие очки придавали особенную мертвенность его узкому бритому лицу.
– Я вас уже знаю, – ровным, скучным голосом произнес Неверов. – Знаю и по письмам Николая Владимирыча, да и по вашей книжечке. Вообще, – Неверов покривился деревянной улыбкой, – вообще же для вас это может быть приятной неожиданностью: вас знают в Петербурге. Мой друг Краевский на днях сообщил мне, что ваши песни известны Василию Андреичу Жуковскому и он дал о них весьма лестный отзыв. На то время, – продолжал Неверов, – какое вам понадобится пробыть в Петербурге, вы можете поселиться в моей квартире. Не благодарите, – движением руки остановил Кольцова. – Это удобно и для меня, ибо я располагаю написать о вас биографическую статью. Таким образом, вы у меня будете всегда под рукой, и я, как живописец, стану писать с вас литературный портрет. Это также будет полезно и для вас, любезный Алексей Васильич, – заключил Неверов, – ибо
Он проводил Кольцова в его комнату и, сославшись на крайнюю занятость, проследовал к себе в кабинет.
3
В канцелярии одного из сенатских департаментов, пригнувшись к закапанным чернилами и сургучом столам и бойко скрипя гусиными перьями, сидело десятка два чиновников. Длинная деревянная загородка отделяла их от посетителей.
– Виноват-с, – робко обратился Кольцов к ближнему чиновнику, – не откажите, прошу покорнейше… на каком столе дела о земельных арендах?
Не поднимая головы, чиновник махнул неопределенно. Кольцов подошел к другому.
– Почтеннейший… к кому мне по земельным арендам?
Чиновник усердно строчил, не замечая его. Кольцов покашлял в кулак и снова обратился:
– Почтеннейший!
Господин в шубе нараспашку и в меховом картузе взял Кольцова под руку и отвел в сторону.
– Вы, я вижу, впервые здесь, так вот-с… Чиновник, каналья, рта не раскроет, пока вы ему рубля не дадите.
– Спасибо за науку, – улыбнулся Кольцов и, подойдя к первому чиновнику, положил возле его руки рубль. Чиновник накрыл его листом бумаги.
– – Вам по арендам-с? По каким именно? По земельным? Из седьмого департамента? Ага… Так это к Афанасию Игнатьичу. Афанасий Игнатьич!
Афанасий Игнатьич обернулся на зов и тотчас уткнулся в бумаги.
– Виноват-с! – сказал Кольцов, кладя рублик.
– Угу! – кивая головой и бог знает куда смахивая монету, промычал Афанасий Игнатьич.
Кольцов кашлянул. Рыбьими глазами, поверх очков, чиновник поглядел на него.
– Фамилия?
– Кольцов.
– По седьмому департаменту?
– По седьмому.
– Не поступало! – бросил Афанасий Игнатьич и снова зарылся в бумаги.
«Ну, – думал Кольцов, выйдя из Сената, – тут мне рога-то пообломают… Экая крепость неприступная!»
Он медленно брел по Невскому. Водоворот людского движения засосал его. Вереница экипажей, сани, кареты с ливрейными лакеями на запятках, на визжащих и не вертящихся от мороза колесах, бесконечная кипень людей и лошадей – все это стремилось в двух противоположных потоках, и во всем этом пребывало такое холодное безразличие, что Кольцову сделалось жутко.
Какой-то франт, небрежно, на ходу, бросив «пардон!», толкнул Кольцова.
Звероподобный кучер взревел: «Пади!» – и Кольцов едва успел увернуться от храпящих, дышащих морозным паром вороных рысаков.
«Ох, – вздохнул Кольцов, – в буран, кажись, легше было… Но, видно, теряться нечего!»
И, сам толкнув кого-то, сказал «пардон!» и смело пошел прокладывать себе путь среди людского равнодушного потока.
4
Он пожаловался на свои неудачи Неверову. Тот тихо рассмеялся.