Жизнь Кольцова
Шрифт:
– Надо много лежать и иметь покой, – закончил немец и, пообещав заходить ежедневно, откланялся.
Кольцов пошел его проводить.
– По совести скажите, господин лекарь… довезу ли?
Немец поднял глаза к небу и пожал плечами:
– Есть медицина, но есть также и бог. Во всяком случае, продолжать путешествие опасно. Надо ждать теплой и сухой погоды.
5
Пока лекарь осматривал Сребрянского, а дворник возился с самоваром, небо, как это часто бывает весной, покрылось тучами, в саду сделалось
Под ровный шум дождя Сребрянский уснул.
Алексей напился чаю и присел к окну. Дождь хлестал по веткам сада. Где-то за стеной однообразно журчала струя падающей с крыши воды. Идти по такой погоде никуда не хотелось. Кольцов расстелил на лавке кафтан и лег. И сразу усталость от пути, от дорожных хлопот мягко, липко навалилась на него, ноги разом отяжелели, глаза закрылись сами собой. В воображении потянулась дорожная колея, черные поля с лесочками и оврагами, ветлы по краю дороги, шаткие мосты; проплыла ветхая деревянная колокольня, мелькнул верстовой столб; прохожий человек, отступив с дороги в грязь, снимал шапку, кланялся. Затем откуда-то вынырнула телега с закованными мужиками, конный солдат, плачущая баба, – и снова потянулась дорожная, черная, кое-где наполненная водой колея, замелькали верстовые столбы, корявые ветлы…
Однако все это проплыло мимо, а бабий плач не умолкал. Кольцов открыл глаза. Жалобно всхлипывая и причитая, за дверью плакала женщина. Тихонько ступая, чтобы не разбудить Сребрянского, Алексей вышел в сени. Там было темно. Вдруг распахнулась дверь из общей горницы, и в сенях показался дворник.
– Все сидишь? – с досадой спросил у кого-то в темноте и, не дождавшись ответа, сказал: – Иди, ради бога, не страмись…
– Да не гони ж ты меня! – всхлипнула женщина. – Батюшка родименький, не житье… ох!
– Ну, зачала про старое, – лениво сказал дворник.
Кольцову почудилось, что он зевнул.
– Батюшка, родименький… не житье мне там!
– Ну, чего ж не житье? Чай, муж, не кто-нибудь… Не греши, Катерина!
– Да постыл он мне, батюшка! – вдруг переставая плакать, с жаром воскликнула женщина. – Черт старый, слюнявый!
Кольцов кашлянул.
– Кто это? – строго спросил дворник. – А-а… Самоварчик нешто сменить? Иди, иди, не страмись перед постояльцем-то… Иди, ничего!
Он открыл дверь на крыльцо, взяв женщину за руку, подтолкнул ее к выходу.
– Куда ж гонишь-то? Дождь, – сказал Кольцов.
– Ничего, это бабе дюже пользительно. Раскудахталась, право… Дочь, – с наигранным равнодушием пояснил дворник. – Муж ей, вишь ты, не ндравится… Тьфу! Бабы, одно слово.
– Да, может, он и вправду нехорош?
– А куда ж денешься-то? – Дворник затворил дверь на крыльцо. – По нашему обиходу и нехорош, так хорошим сделается… Ну дождь! – крякнул он. – Обложной, кажись, дай бог ему здоровья…
6
Уже в сумерках проснулся Сребрянский.
– Я думал, ты по Москве бегаешь, – удивился.
– Дождь…
Он попросил чаю, выпил с полстакана и заснул снова.
– Это хорошо, это на поправку, – зажигая свечу,
На подворье была тишина. Только шум дождя да та водяная струя, что стекала за стеной с крыши, соединялись в один басовитый, ровный и умиротворяющий звук. «Муж ей, вишь ты, не ндравится!» – вспомнились дворниковы слова. Затуманившимся взором глядел Кольцов на вздрагивающий, злой язычок свечи.
– «Не ндравится!» – грустно усмехнулся Алексей.
Он искусал карандаш и положил его на стол. Слов не было. Они теснились глубоко в груди, и от этого рождалось то беспокойство, которое он так любил и которого так боялся.
Ему вдруг вспомнилось лето прошлого года, когда на Дону, на даче у Башкирцева, тоже вот этак хлынул дождь и вмиг размыл глинистую кручу берега. Все гости кинулись в рыбачий шалаш, а он полез под дождем по крутизне. Ноги скользили, за ворот лились холодные струи дождя, но он все карабкался, не оглядываясь, и был уже почти на самой вершине обрыва, когда услыхал за спиной смех. Удивленный, он обернулся: шагах в пяти от него, вся в глине, вымокшая и раскрасневшаяся, стояла Варенька Лебедева.
– Ну вот, уставился! – расхохоталась она, глядя на Кольцова. – Хоть бы помог, тюлень! Право, тюлень!
Кольцов протянул ей руку, крикнул: «Держись, Варюша!» – и сильным рывком почти выбросил ее на вершину береговой кручи.
– Ой! – блеснула глазами Варенька. – Да ты сильный какой! А в глине-то весь, батюшки!
– Да и ты хороша! – засмеялся Кольцов.
Они глянули вниз. Далеко под ними, у самой воды, виднелся нахохлившийся рыбачий шалаш. Какой-то человек в длинном, до пят, сюртуке бегал возле шалаша и, размахивая руками, что-то кричал.
– А-я! А-я! – доносилось снизу.
– Это мой старик меня кличет, – оказала Варенька. – Не достанешь, старый дурак, не достанешь! – весело запела и вдруг, сделавшись серьезной, круто повернулась спиной к реке и быстро пошла по тропинке к даче.
– Варенька! – крикнул Кольцов, догоняя ее. – Что с тобой?
– Ничего!
Алексей поразился той перемене, что произошла с ней. Губы плотно сжаты, только что смеявшиеся глаза горели откровенной злобой.
– Ненавижу! – прошептала Варенька. – Не-на-ви-жу! Старый козел… Ведь силой же выдали… Господи!
– Да зачем же?.. – начал было Кольцов, но она уже бежала по лугу, и высокая трава била ее по мокрым коленям.
7
Как это все волшебно соединилось вдруг: и дождь, и давешний плач, и Варенька… Стало спокойно, карандаш торопливо побежал по бумаге.
Ах, зачем меняЗамуж выдалиЗа немилова —Мужа старова?Кольцов яростно зачеркнул слово «замуж» и надписал над ним: «силой».
Небось веселоТеперь матушкеУтирать моиСлезы горькие…