Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)

Брайдер Юрий Михайлович

– Вид со стороны животика вам нравился меньше? – уточнил Балахонов.

– В общем – да. Груди наливаются чуть позже, чем задница. У тринадцати-четырнадцатилетних девочек их еще и не было. За редким исключением, конечно… Ну а вульва как таковая зрелище малопривлекательное.

– Тем не менее я бы сейчас не отказался на нее глянуть, – задумчиво произнес Вершков.

– Не перебивай, – толкнул его Костя, весьма заинтригованный рассказом старика. – А вы рассказывайте, рассказывайте…

– Что тут рассказывать… Спустя

двадцать минут все бросались в воду, а выкупавшись, покидали плаж. На смену приходила другая группа. Или мальчики, или девочки. Но мне почему-то чаще приходилось дежурить при девочках.

– И вы их даже пальцем не трогали?

– Бывало… Когда кто-нибудь начинал тонуть. Я ведь душ пять спас. Даже Почетную грамоту за это имел. Ее потом изъяли при аресте.

– В зоне вам эти попки не снились? – осведомился Балахонов.

– Нет. В зоне если что и снится, так только кусок хлеба. В крайнем случае – миска борща… Но картинки те я запомнил на всю жизнь. Солнце, пляж, море, и девчонки попками кверху… Досталось, наверное, потом этим попкам…

Японец, все это время старавшийся понять, о чем идет речь, внезапно спросил что-то по-английски.

– Наш новый друг интересуется, здесь ли происходит заседание комиссии по инвестициям в рыболовный промысел, – перевел его слова Балахонов. – Что ему сказать в ответ?

– Скажите ему горькую правду, – посоветовал Разломов, самый трезвый во всей компании. – Это не заседание комиссии по инвестициям. Заседание происходило в конференц-зале и закончилось как минимум два часа назад.

Японец внимательно выслушал ответ Балахонова, вежливо произнес «сорри» и, шатаясь, направился к выходу. Бубенцов попытался ухватить его за ногу, но не успел.

– Зря мы его упустили, – сказал Вершков, когда дверь за иностранным гостем закрылась. – Пусть бы сделал инвестиции в нашу творческую организацию. Хотя бы в виде саке… Так на чем мы остановились?

– На женских задницах, если можно так выразиться, – подсказал Костя.

– И на пикантных позах, – подсказал Балахонов.

– Любил я когда-то одну особу женского пола, – заплетающимся языком произнес Бубенцов. – Очень пикантную саму по себе. Между нами говоря, горбунью. Так ее как только ни положишь, а все раком стоит…

– Пойду поближе познакомлюсь с Кишко. – Костя попытался встать и чуть не перевернул стол. – Кстати, как ее зовут?

– Элеонора, – ответил всезнающий Вершков. – Но ты о ней даже думать не смей. Она пассия самого Топтыгина. Вылетишь отсюда пробкой.

Огромная тропическая луна светила в окно, как прожектор…

Глава 6

Хмурое утро

Пробуждение было столь печальным и тяжким, словно для них, как некогда для мятежных московских стрельцов, наступило последнее утро жизни.

Мало того, что в номере не нашлось ни капли спиртного, отсутствовала даже вода

в кране. Оказывается, сюда ее подавали только несколько раз в сутки строго по расписанию. Время завтрака уже прошло, а буфет Дома литераторов был закрыт каким-то ретивым начальником еще в первые годы всенародной борьбы за трезвость.

– Компоту бы! – простонал Костя, бледный, как тургеневская девушка.

– Никаких полумер! – заявил Вершков, безуспешно пытаясь попасть ногой в штанину. – Здесь поблизости есть продовольственный магазинчик. Я в окно видел. В крайнем случае на базаре что-нибудь найдем.

– А как же торжественное открытие семинара? – напомнил Костя, хотя и понимал, что сам до этого исторического момента вряд ли доживет.

– Да ты что! – фыркнул Вершков. – Здесь работают по сталинскому методу. Все важные мероприятия начинаются под вечер, а кончаются за полночь. Солнечный свет этим вурдалакам не в кайф. Так что успеем и напиться, и протрезветь, и опять напиться.

– А не попрут нас отсюда за пьянку? – засомневался Костя, привыкший в милиции к кое-какой дисциплине, пусть и бессмысленной.

– Нас? – возмутился Вершков. – Не посмеют! Мы кто? Мы – писатели! Свои произведения мы уже создали. Где после этого наше место? В буфете! Пусть теперь трудятся издатели и критики. Ты здесь никого не бойся. Кто такие Топтыгин, Чирьяков, Савлов и Верещалкин, всем известно, без нас они – пустое место. Призраки! Условные единицы.

– Ладно. Пошли, – согласился Костя. – Сотника будить будем?

– Будем, – внятно произнес Бубенцов. – Только сначала потрите мне уши. Иначе не очухаюсь.

Пока Костя на правах профессионала занимался этим палаческим делом, Вершков проверил содержимое своего бумажника.

– На пару пузырей хватит, – сообщил он удовлетворенно. – А завтра напишем заявление на материальную помощь. В связи с, так сказать, осложнившимися жизненными обстоятельствами.

– И нам ее дадут? – Последнее время Костя только и делал, что удивлялся.

– Дадут, никуда не денутся. Часть, правда, себе оторвут. Под каким-нибудь благовидным предлогом. Только ведь дареному коню в зубы не смотрят, сам знаешь.

Вниз они двинулись плечом к плечу, словно три богатыря, обессилевшие в борьбе с горем-злосчастием и сейчас стремящиеся прильнуть к источнику живой воды.

По мере дальнейшего продвижения этой троицы к выходу к ней присоединялись и другие писатели-фантасты, изнемогавшие от мук похмелья. Однако Вершков принимал в свою компанию только тех, кто имел за душой хотя бы червонец.

Исключение было сделано лишь для новеллиста Гофмана, свою вполне литературную фамилию скрывавшего под маловыразительным псевдонимом Разумов. Тот сразу заявил, что пить не будет, а Дом литераторов покидает исключительно ради ознакомления с местными достопримечательностями.