Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)
Шрифт:
– Тогда откуда у тебя такая удивительная техника? – томно проворковала блондинка.
Проклятый телефон затрезвонил снова.
– Ответь, дорогой, – попросила она. – Звонки не дают мне сосредоточиться.
– Не обращай внимания, – ответил адвокат Ливер. – Надеюсь, тому, кто звонит, это надоест раньше, чем нам.
– Тогда я отвечу сама!
Блондинка ловко выбралась из-под адвоката, встала одним коленом ему на живот, а другим – на горло и сняла трубку. Внимательно выслушав того, кто находился на другом конце провода, она скатилась на свободную сторону кровати и сказала:
– Это тебя, дорогой.
– Меня
И так далее и в том же духе на протяжении трехсот страниц.
Роман, хоть и с незначительными оговорками, Рабинович принял, а гонорар заплатил безо всякой бухгалтерской волокиты, прямо из собственного кармана. Даже расписаться нигде не заставил. Очевидно, настало время какой-то совсем другой экономики, пока еще недоступной пониманию Кости.
Следующий заказ он выполнил в два раза быстрее. Изначально роман назывался «Любящая женщина». Костя переделал его в «Коварную красотку».
Впрочем, довольно скоро выяснилось, что Рабинович, как всегда, лукавил. Перелопачивание бездарных текстов Руби Роида было, конечно, делом выгодным, однако не настолько, чтобы решить все финансовые проблемы Кости, тем более что его сынок, кое-как закончив школу и попутно сломав не только свои часы, но и отцовскую пишущую машинку, задумал вдруг жениться.
Никакие уговоры на него не действовали. Всуе остались даже доводы Кильки о том, что лучше бы сначала отслужить срочную, а потом уже строгать детей. Свою будущую сноху Костя видел только однажды, когда та, на пару с суженым, вываливалась из широко распахнутых дверей ресторана. Кто из них двоих был более трезвым, Костя определить так и не сумел.
Поскольку карманных денег, которые получал сынок, могло хватить максимум на кружку пива, у папаши зародились смутные подозрения, полностью подтвердившиеся в ходе тайной инвентаризации, проведенной в доме. Наряду с некоторыми ценными вещами пропала и основная заначка Жмуркина, хранившаяся в тайнике, оборудованном под обложкой первого тома собрания сочинений предпоследнего генсека. (В свое время весь комплект достался Косте даром после очередной чистки библиотеки управления.)
Да, сынок взрослел, и с этим приходилось считаться!
Все доходы от Руби Роида ухнули на свадьбу, а деньги, подаренные молодоженам гостями и предназначенные на обзаведение, сгорели на костре новой беды – внезапно вспыхнувшей инфляции. (Раньше о подобном чуде Костя знал только из романа Ремарка «Черный обелиск». Помнится, он до слез смеялся над злоключениями героев, постоянно попадавших впросак из-за стремительно менявшегося курса марки.)
Оставалась еще надежда на ТОРФ, но на сей раз надо было сделать что-то более масштабное, чем пятистраничные рассказики о приключениях отчаянных допризывников, благодаря усилиям Костиного воображения добравшихся уже до соседней галактики.
Кстати говоря, нынешняя расстановка сил в ТОРФе свободе творчества весьма благоприятствовала. Самозванцев большую литературу забросил и занялся сочинением басен, эпиграмм и пасквилей, обличающих застрельщиков перестройки. Топтыгин и Чирьяков канули в неизвестность. В их отсутствие семинары сразу утратили былую остроту и прелесть. Савлов, правда, продолжал втихаря кропать
Вершков порвал с ТОРФом и смело пустился в одиночное плавание по бурным водам российской словесности. Теперь он уже не ограничивался фантастикой, а выдавал на-гора все, что угодно, – детективы, мистику, ужасы, женское чтиво и даже псевдоисторические сочинения в духе известного гашековского персонажа, отрицавшего существование антиподов.
Вершиной творчества Вершкова было обширное исследование, в котором он, как дважды два четыре, доказывал, что от сотворения мира действительно прошло всего лишь чуть больше шести тысяч лет, что никакой античной истории не существовало и всех этих Гомеров, Аристотелей и Македонских шутки ради придумали пьяные монахи-переписчики Чудова монастыря, что так называемый феодализм длился от силы полтора-два века, что Иван Грозный и Петр Великий – одно и то же лицо, что Чингисхан – это всего лишь прозвище Малюты Скуратова, а следы деятельности антихриста, впоследствии принявшего имя Ульянов-Ленин, прослеживаются с допотопных времен.
Самое интересное, что в эту откровенную мистификацию поверили множество людей, в том числе и достаточно образованных. Причем поверили не под страхом усечения головы или под угрозой лишения пайка, что было бы еще простительно, а вполне искренне. Ох, неизмеримы бездны, таящиеся в загадочной славянской душе!
Штаб-квартира ТОРФа к тому времени уже окончательно переместилась на юг, поближе к морю и виноградникам, так любимым Верещалкиным. Сам он прежней идеологической прыти уже не проявлял, хотя при каждом удобном случае продолжал доказывать, что до тысяча девятьсот восемьдесят пятого года наша страна по уровню жизни стояла на четвертом месте в мире, сразу после Швейцарии, Швеции и Багамских островов. Все практические вопросы Катька решала теперь единолично. А той было абсолютно все равно, что печатать – лишь бы доход имелся.
Вот как раз с доходами у ТОРФа не все обстояло благополучно, особенно в последнее время. Издательства, подобные «Эпсилону», множились, как грибы в дождливую погоду, и оттягивали на себя все большую и большую часть читающей публики (а соответственно – и их денежки).
Прогуливаясь по книжным базарам и поражаясь количеством новых изданий, за многие из которых он раньше продал бы душу дьяволу, Костя нередко думал, что добром все это не кончится. Изголодавшегося за долгие годы человека нельзя сразу закармливать сомнительными деликатесами. От этого он может и заворот кишок получить, и несварение желудка, а уж аппетит и вкус потеряет обязательно. Хорошо, если лишь на время, а не на всю жизнь…
Впоследствии так оно и случилось, но сейчас пир шел горой – люди расхватывали все подряд, в том числе и пресловутого Руби Роида, на отдельных сочинениях которого скромно значилось: «Перевод с английского К. Бессмертного».
Таков был еще один псевдоним, появившийся у Кости Жмуркина.
Сам же он, уже в личине Б. Кронштейна, строчил для ТОРФа оригинальное сочинение, условно называвшееся «Инспектор и ночь». У кого именно он его спер (не сочинение, а только название), Костя уже и сам не помнил…