Жизнь Ленина. Том 1

Фишер Луис

Генерал Гофман затрясся и воскликнул: «Опять те же бредни!»³⁵⁵

Подписание договора было завершено в 17 час. 30 мин. 3 марта.

* * *

Воронежско-Курский фронт. 1 августа 1919 года. Советская Россия погружена в гражданскую войну. Лев Троцкий — наркомвоенмор, командующий вооруженными силами страны. Адольф Иоффе, редактирующий официальный стенографический отчет о Брест-Литовской мирной конференции, просит Троцкого написать предисловие. Троцкий согласен. Он чувствует необходимость оставить потомству ясное представление о себе. «В Брест-Литовск мы отправлялись для того, чтобы заключить мир. Почему? Потому что воевать не могли»,— пишет Троцкий. Немцы могли безнаказанно снимать свои войска с Восточного фронта и без мирной конференции. Но «они не понимали нас». Троцкий дает обзор хода переговоров

и излагает причины, побудившие его прервать переговоры и объявить, что Россия выходит из войны, но не заключает мира, что было кульминационным пунктом конференции. За этим последовало германское наступление. «Но, оглядываясь назад, можно сейчас с полной уверенностью сказать, что временный разрыв брест-литов-ских переговоров и переход германских войск в наступление против нас в последнем счете не повредил, но, наоборот, помог делу европейской революции. После захвата немцами Двинска, Ревеля и Пскова английские и французские рабочие не могли, разумеется, верить, что дело идет о закулисном сотрудничестве большевиков с Гогенцоллерном. Это надолго затруднило бандитам Согласия возможность наступать на нас». Троцкий преувеличивает значение своего жеста. Но его заключение вполне уместно: «Все хорошо, что хорошо кончается».

Троцкий был наиболее выдающимся участником брестской конференции. Но героем Брест-Литовска был Ленин. Политика Ленина по вопросу о Брестском мире показывает его во весь рост. Величие Ленина в том, что он умел одну сторону своей личности всецело подчинять другой. Как писатель, пропагандист и мыслитель, Ленин никогда не был индуктивен в дореволюционную эпоху. Его орудием была дедукция. Он брал истину готовой у Маркса и выбирал данные и аргументы так, чтобы они не противоречили этой истине. Он не сомневался в марксистском Ветхом завете, он только комментировал его, и эти комментарии стали Новым заветом. Эта сторона Ленина управляла им, пока он не стал править. Объясняется это тем, что революция отрицает опыт, бросает вызов существующим условиям. Но, чтобы сохранить революцию, Ленину пришлось спуститься на землю.

Как государственный деятель, Ленин наблюдал, взвешивал, рассуждал и приходил к выводам на основании реальных условий. Власть не ударила ему в голову, а прояснила ее. Большая часть остальных большевиков пытались, по крайней мере в первый период советской власти, достичь единства между своим дореволюционным и послереволюционным «я». Ленин же слишком ценил власть, чтобы тратить ее на последовательность. Его обязанности требовали холодной, объективной оценки условий, трезвой практичности, лишенной иллюзий, лозунгов, притворства, гордости, верности теории и привязанности к позициям и высказываниям прошлого. На словах он отдавал должное тому, что Сталин назвал «потенциальностью» европейской революции, на деле же исключал ее из своих расчетов. Он судил по конкретной ситуации. Ситуация 1918 г. требовала приобретения мира дорогой ценой. Он видел это с самого начала и готов был уплатить эту цену. Этим он спас созданное им государство.

14

ЛЕНИН ПРОТИВ ЛЕВЫХ

Брест-Литовский мирный договор³⁵⁶ был унизителен для русских патриотов и болезненно подействовал на большевиков. У нас нет лабораторной реакции, с помощью которой можно было бы установить процентное содержание национализма в большевизме. Некоторым Ленин мог показаться в 1917 году спасителем русского народа от полного поражения и гибели в бою. Как отметил Никита Хрущев в своем марафонском докладе на пленуме ЦК КПСС 5 марта 1962 г., «нельзя сказать, что все рабочие и крестьяне России знали теорию научного коммунизма, когда они поднялись на революцию. Эту теорию глубоко знали лишь передовые люди — революционеры... Они знали, что большевики за мир, против империалистической войны...»

Но внезапное германское вторжение в феврале и марте 1918 г., условия Брестского мира, лишившие Россию громадных территорий с 55 миллионами населения, и страх, что, несмотря на договор, кайзер может урвать еще один кусок, были сильными националистическими доводами против политики Ленина. Пуристы из коммунистических кругов возражали против нее по другим причинам. Когда, согласно решению ЦК от 24 февраля, был проведен опрос «среди советских избирателей» Москвы и Петрограда (всего опросили избирателей 42 губерний), ответы избирателей не могли не потрясти ленинцев — сторонников договора. Шесть губернских городов высказались за мир, двадцать —

за войну; восемьдесят восемь уездных городов и сел — за мир, восемьдесят пять — за войну¹. Конечно, опрос не был всеобщим. На вопросы Совнаркома отвечали только советские избиратели. Но в марте 1918 г. Советы были представительны и вполне демократичны, а в длинной телеграмме с запросом Совнаркома обе точки зрения были изложены с тщательным беспристрастием. Предпоследнее предложение телеграммы было правдой только на половину: «Первая точка зрения защищается ЦК большевиков с Лениным, вторая ЦК левых эсеров».

Результаты опроса указывали, что боевой дух России не угас, что левые эсеры имеют большой вес среди населения и, таким образом, необходимы для коалиции, и что многие Советы не разделяют взглядов Ленина.

Демократия сохранялась в то время не только в Советах, но и в самой партии. 24 февраля Московское областное бюро РСДРП единогласно приняло резолюцию, в которой говорится, что бюро «выражает свое недоверие ЦК, ввиду его политической линии и состава, и будет при первой возможности настаивать на его перевыборах. Сверх того, Московское областное бюро не считает себя обязанным подчиняться во что бы то ни стало тем постановлениям ЦК, которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Германией»^{357 358}.

Недоверие Центральному Комитету! Открытый вызов его решениям! В 30-х годах и позже такое поведение было совершенно немыслимо. Если бы что-нибудь подобное произошло, то завершением дела был бы расстрел всех участников. Но в своей статье, напечатанной в двух номерах «Правды», от 28 февраля и 1 марта, Ленин писал по поводу московской резолюции: «Во всем этом ничего не только чудовищного, но и странного нет. Совершенно естественно, что товарищи, резко расходящиеся с ЦК в вопросе о сепаратном мире, резко порицают ЦК и выражают убеждение в неизбежности раскола. Это всезаконнейшее право членов партии, это вполне понятно».

Советский режим стоял по горло в водовороте, грозившем поглотить его. И все-таки Ленин смотрел на неповиновение со стороны партийных руководителей, как на нечто нормальное и «понятное».

«Но вот что странно и чудовищно,— продолжал Ленин.— К резолюции приложен объяснительный текст». Ленин цитирует его полностью, выделяя курсивом следующие слова: «В интересах международной революции мы считаем целесообразным идти на возможность утраты Советской власти, становящейся теперь чисто формальной». Это,— заявляет Ленин,— лишний раз доказывает правоту его довода: революционная война против Германии грозит России смертельной опасностью. Поражение революции в России помогло бы не германским революционерам, а германской реакции. Германских пролетариев испугал бы разгром Советской России. «Может быть,— осведомляется Ленин,— авторы (резолюции) полагают, что интересы международной революции требуют подталкивания ее, а таковым подталкиванием явилась бы лишь война, никак не мир, способный произвести на массы впечатление вроде «узаконения» империализма? Подобная «теория» шла бы в полный разрыв с марксизмом, который всегда отрицал «подталкивание» революций, развивающихся по мере назревания остроты классовых противоречий, порождающих революцию».

Ленин обычно прибегал к железной логике, презрительным насмешкам, едким эпитетам, но не к ораторскому красноречию. Однако в конце своей второй статьи в «Правде» он витийствует:

«Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке, привести массы к правильной тактике пруссаков, раздавленных Наполеоном: подписывай позорнейшие мирные договоры, когда не имеешь армии, собирайся с силами и поднимайся потом опять и опять?

Почему должны мы впадать в отчаяние от первого же неслыханно тяжкого мирного договора, когда другие народы умели твердо выносить и горшие бедствия?..

...иностранное завоевание только закрепит народные симпатии к Советской власти, если... если она не пойдет на авантюры.

Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ...

Мы не погибнем даже от десятка архитяжких мирных договоров, если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем от завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе».