Жизнь мальчишки (др. перевод)
Шрифт:
Дошло до того, что я не мог спать. В комнате мне было слишком темно. Мне стали мерещиться непонятные фигуры вроде той, что я видел ночью у клетки Рибеля. Дэви Р3» ушел во тьму, туда же, где пребывал Карл Бэллвуд.
Туда, где теперь жил Рибель. А также все, кто лежит на Поултер-хилл, многие поколения, чьи кости лежали под перевитыми корнями деревьев нашего городка; все они, конечно, пребывали во тьме.
Я вспоминал похороны Дэви Рэя. Какой жирной и тяжелой была красная земля по краям глубокой могилы. Какой жирной и тяжелой, просто ужас. После того как священник закончил отпевание, присутствующие стали расходиться. Негр из Братона принялся забрасывать
Я больше не знал, где точно расположен Рай и есть ли вообще небеса. Теперь я совсем не был уверен, что у Бога есть хоть немного здравого смысла, или какой-то план действий, или причины для того, чтобы поступить так-то или так-то; скорее всего он тоже пребывает в кромешной тьме. Я ни во что больше не верил: ни в жизнь, ни в жизнь после смерти, ни в Бога, ни в добро. Я мучился и изнывал в своем неверии, а в это самое время Мерчантс-стрит одевалась в свое рождественское убранство.
До Рождества оставалось еще целых две недели, но в Зефире с нетерпением готовились к празднику. Смерть Дэви Рэя омрачила всеобщую радость. Об этом говорили у мистера Доллара, в кафе «Яркая звезда», в мэрии, везде и всюду. Он был совсем еще мальчик, говорили люди. Такая трагедия, отвечали другие. Такова жизнь, добавляли третьи; хотим мы или нет, но таковы правила игры.
Я тоже слышал эти разговоры, но от них нисколько не становилось легче. Родители видели мое состояние и, в свою очередь, пытались утешить, объясняя, что для Дэви мучения закончились и что теперь он пребывает в гораздо лучшем месте.
Но я не верил им, не мог верить. Разве может быть где-то место лучше, чем наш Зефир?
— Небеса, — отвечала мама, когда мы сидели перед трещавшим камином. — Дэви Рэй поднялся на небеса, ты должен в это верить. — Но почему я должен в это верить? — спросил я, и мама взглянула на меня так, словно ее ударили по лицу.
А я ждал ответа. Я надеялся услышать такой ответ, который сразу же расставит все на свои места, но слова, которые я слышал, нисколько не умеряли мою неудовлетворенность, потому что все они сводились только к одному: «вера».
Тогда родители отвели меня к преподобному Лавою. Мы сидели в его комнате при церкви; он дал мне лимонный леденец из коробочки, которая стояла у него на столе.
— Кори? — спросил он. — Ты ведь веришь в Христа, не правда ли?
— Верю, сэр.
— И ты веришь в то, что Христос был ниспослан к нам Богом для того, чтобы принять смерть за грехи людей?
— Верю, сэр.
— Тогда, стало быть, ты веришь и в то, что Христос был распят, после чего он умер и был похоронен, а потом, на третий день, воскрес из мертвых?
Тут я нахмурился.
— Но Христос есть Христос. А Дэви Рэй был обыкновенный мальчик.
— Я согласен с тобой. Кори. Дело в том, что Христос был послан к нам для того, чтобы показать, что жизнь — это не только то, что лежит на поверхности. Есть еще много такого, чего мы не понимаем. Он показал нам, что если мы станем жить с верой в Него и Бога, если мы последуем по жизни указанным Им путем и станем жить так, как завещал Он, то и для нас у Бога найдется место на небесах. Понимаешь?
С минуту я размышлял над словами преподобного Лавоя. Священник сидел, откинувшись на спинку кресла, и прищурившись смотрел на меня.
— А на небесах лучше, чем в Зефире? — наконец спросил я.
— В миллион раз лучше, — ответил он.
— Там есть книжки с комиксами?
— Как
— Откуда мы это знаем? — спросил я.
— Потому что так нам говорит наша вера, — ответил преподобный. — Потому что жить без веры нельзя. Он снова протянул мне коробку с конфетами.
— Хочешь еще леденец?
Сколько я ни напрягал воображение, представить себе небеса мне не удавалось. Как можно верить, что то или иное место хорошо или плохо, если там нет всех тех вещей, к которым ты привык? Если там нет комиксов и нет фильмов о чудовищах, нет велосипедов и проселочных дорог, по которым так хорошо гонять? Где нет бассейнов, мороженого, нет лета, нет барбекю на Четвертое июля? Где нет грозы и грома, где нет крыльца, на котором можно сидеть и смотреть, как быстро подкрадывается гроза? Лично мне небеса представлялись чем-то вроде библиотеки, в которой можно взять книги только по одному предмету; вам суждено пробыть там целую вечность, коротая часы за чтением этих бесчисленных книг. Что могут значить для меня небеса без пишущей машинки и волшебных шкатулок?
В таком случае небеса просто превратятся в ад, вот и все!
Дни перед Рождеством прошли серо и буднично, ничем не примечательные. Рождественские огни, желтые, красные и зеленые, перемигивались вдоль Мерчантс-стрит. Лампы в виде головы Санта Клауса горели на перекрестках, светофоры были украшены гирляндами серебристой мишуры.
Отец наконец устроился на работу. Теперь он три дня в неделю работал приказчиком на складе у «Большого Поля».
В один прекрасный день Луженая Глотка обозвала меня дубиной стоеросовой шесть раз кряду. В довершение всего она вызвала меня к доске и попросила рассказать классу, что я знаю о простых числах.
Я ответил, что ни к какой доске не пойду.
— Кори Мэкинсон, немедленно встань и выйди к доске! — заорала она так, что задребезжали стекла.
— Нет, мэм, — спокойно ответил я. За моей спиной радостно засмеялась Демон, почуявшая новый поворот в нашей борьбе с миссис Харпер. — Поднимайся. Сейчас же. Сию. Минуту! — Физиономия Луженой Глотки начала наливаться кровью. Я потряс головой:
— Нет.
Через мгновение Луженая Глотка налетела на меня словно буря. При всей своей массе она двигалась гораздо проворней, чем я мог себе представить. Она сгребла мой свитер обеими ручищами и рывком вздернула меня вверх, да так резко, что мои колени ударились о крышку стола, и их пронзила острая боль, от которой в голове разорвалась огненно-белая вспышка.
С Дэви Рэем, канувшем во тьму, и со всей бессмысленностью слова «вера», звеневшими в моем мозгу и терзавшими меня будто острые шипы, я бросился на нее.
Я наотмашь ударил ее. Прямо в лицо. В тот момент лучше прицелиться я просто не мог. С носа Луженой Глотки слетели очки, от изумления она издала странный каркающий звук. Злость моя испарилась, но дело уже было сделано.
— Ты ударил меня, как ты смел! — завопила Луженая Глотка и, схватив за волосы, принялась таскать из стороны в сторону. Потрясенный класс в абсолютном молчании взирал на происходящее; то, что я себе позволил, было чересчур даже для моих одноклассников. Я же, ступивший в сумеречную зону мира мистики, в ту пору ничего еще не знал. Луженая Глотка влепила мне оплеуху — и я грохнулся на парту Салли Мичам, едва не сшибив ее со стула. Схватив меня за шиворот, Луженая Глотка, вереща как резаная, поволокла меня к двери и — в кабинет к директору.